Сначала я записал собственно после поездки впечатления
потом сейчас не помню почему-то тебе показать хотел...ну наверно в контексте какого-то разговора (хотя мы очень мало говорим)
(я кстати не помню ведь не показывал же раньше)
Ну а сейчас когда вывалил вспомнил ...тем более что Толик проработал и продолжает жить в "Атомске" в закрытом городе
Короче путано всё....
но "Печник" уже ушёл в другое место ..и кто знает может и не вызовет никаких откликов...

Я ведь не профи чтобы для читателя писать

Удивило малое количество полицейских.

А с трамваем им повезло. В смысле с 1 февраля цены на проезд в общественном транспорте повышаются в полтора раза. Люди в Латгалии и в самом деле приветливые и хорошие. Если не спились конеш... гнобят их, там уровень безработицы самый высокий в Латвии. У нас вообще чуть ли не 40% страны живёт в Риге и окрестностях ибо работы на селе и в мелких городах нет. Страна перепродаёт, снимает пошлину с транзита и оказывает друг другу услуги, сколько ещё мы протянем так неизвестно.

А дурость и ксенофобия у нас имеет центром сейм. Там концентрируются в основном идиоты создающие идиотский имидж стране. Вокруг нашего (или нашей?) президента. Чем дальше от Риги, тем люди в этом смысле умнее.

Я-то их каждый день вижу и сталкиваюсь - у нашей фирмы договор - мы их патрульные машины ремонтируем и подрабатывают они у нас в охране по ночам...

"Соня" особого режима
// Спектакль Алвиса Херманиса на "Золотой маске"

Роман Должанский, Коммерсантъ, 10.03.2007

Фестиваль "Золотая маска" сделал зрителям еще один, после "Карьеры Артуро Уи", ценный подарок: привез в Москву два спектакля Нового рижского театра. Первый из них, "Долгая жизнь", признан лучшим зарубежным спектаклем прошлого года и уже получил "Маску", а второй, "Соня" по рассказу Татьяны Толстой, приехал просто заодно – и стал одним из главных событий всего фестиваля. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Всего через две недели после церемонии вручения "Золотой маски" Алвис Херманис получит в Салониках еще одну награду – самую престижную общеевропейскую театральную премию "Европа – театру" в номинации "Новая театральная реальность". Само понятие реальной новизны в последнее время в европейском театре связывается с внедрением каких-то новых технологий или освоением непривычных игровых пространств, со стиранием границ между различными жанрами исполнительских искусств, в конце концов с привлечением на сцену носителей непосредственного жизненного опыта, то бишь неактеров, на худой конец – с попыткой выдать более или менее новую драматургическую реальность за театральную.
Нельзя сказать, что режиссер Алвис Херманис ничем из перечисленного не занимается: он и современные пьесы иногда ставит, и видео однажды использовал (когда ставил спектакль по мотивам пьесы Горького "На дне"), свой спектакль "Лед" по роману Владимира Сорокина играет вне театральных залов, а в объездившей уже пол-Европы "Соне" у него один из двух актеров – непрофессионал, бывший рабочий сцены, и т. д. Но ничто из этих "новаций" господин Херманис не возводит в принцип. И тем не менее более правильного лауреата для премии "Новая реальность" сегодня в европейском театре, пожалуй, не найти.
Алвис Херманис высматривает, вычитывает, иногда даже выпытывает свои спектакли из реальности. Здесь уже можно сказать точнее: не столько из реальности, сколько из жизни. Реальность, как известно, тычет нам со сцены в глаза чем-то ярким и сиюминутным, и жизнь разглядеть сквозь нее все сложнее. А Херманис ставит только о том, что знает, и о том, что помнит. В этом смысле российские зрители на его спектаклях оказываются в выигрыше. Ведь помним мы с ним примерно одно и то же, потому что выросли в общей стране.
Взять хотя бы "Соню", в павильон-декорацию Моники Пормале можно было бы и без всякого театрального действия впускать посетителей. Просто погулять, как по современной инсталляции, любовно воспроизводящей в деталях полузабытый нищенский советский быт: каждому знакома вся эта кухонная утварь, буфет с посудой, кровать с горкой подушек, стрекочущая швейная машинка с ножным приводом, потертый чемодан и шляпная коробка на платяном шкафу, внутри которого идеальным порядком сложено белье и развешан целый гардероб платьев и халатов. Да и сама Соня, героиня рассказа Татьяны Толстой, обязательно была в жизни – тетя, или соседка, или в конце концов просто знакомая, безотказная и глуповатая старая дева, на которую можно было оставить детей, которая прекрасно готовила и служила непонятно кем в каком-то музее. Не всех, правда, знакомые разыгрывали столь жестоко, как Соню Толстой, которой в течение нескольких довоенных лет писали письма от имени несуществующего, якобы влюбленного в нее мужчины, обремененного семьей и потому избегавшего встреч.
Вроде бы все в "Соне" устроено поперек наших привычных мещанских представлений о том, как должен быть приготовлен "душевный спектакль". Все здесь сделано с выкрутасами. Начать с того, что играют историю про обманутую дурочку двое мужчин, один из которых прямо на глазах у зрителей превращается в нелепую Соню из присочиненного Алвисом Херманисом к рассказу госпожи Толстой грабителя,– спектакль, как рассказывают, и родился из этюда, в котором прекрасный актер Гундарс Аболиньш показывал свою мать. К тому же сама Соня не произносит в спектакле Нового рижского театра ни единого слова, а весь текст от начала до конца (спектакль всегда и везде играется на русском языке) читает второй грабитель, превратившийся в этакого большого ребенка, причудливого сказочника.
Ни один из персонажей, из тех людей, что разыгрывали доверчивую Соню, на сцене не появляется, так что ни в какие взаимоотношения героиня ни с кем не вступает. Но чем больше всех этих театральных "неправильностей", чем комичнее становится изображающий влюбленную невесть в кого женщину трансвестит, взять хотя бы процесс изготовления торта или разделку и фаршировку курицы, которую Соня нежно, словно ребенка, массирует, прежде чем насадить посоленную и поперченную тушку на бутылку и отправить на противне в духовку, словом, чем больше подробностей этой мирной жизни показывает актер, тем страшнее сцены в блокадном Ленинграде, когда Соня в пуховом платке и валенках варит обои, а потом, спрятав на груди последнее, что у нее осталось, баночку томатного сока, идет через весь город – думает, что идет наконец увидеть и накормить любимого, а на самом деле, опять обманувшись, спасти свою полумертвую обманщицу и вскоре погибнуть ради нее во время авианалета.
Целый час режиссер занимается тем, что заставляет нас привыкнуть к этой самой, именно такой Соне. И потом на десять "блокадных" минут вдруг берет за горло железной рукой. А когда отпускает, только и остается, что вроде бы без толку повторять зачин рассказа: жил человек – и нет его. Спектакль Алвиса Херманиса – из тех, что никогда не забудешь. И не потому, что увидел на сцене что-то причудливое, невероятное, поражающее энергией и мощью таланта (хотя и это присутствует). А потому, что испытал почти невозможное, горькое и щемящее чувство утраты – уже свершившейся утраты того, присутствие чего не понимал и не ценил.

По описанию, охотно верю. Спасибо.