Сервер либ.ру второй день не отвечает

Но без вечерних пары страниц я осталась

орнаментализм

Сервер либ.ру второй день не отвечает... Печально.

Стыдно мне за то, что попытался читать Сорокина (простите, что я выражаюсь при дамах...) Первые пять страниц, пара страниц из середины... рвотный рефлекс... в печку!

Предисловие
— 0 чем? Вот о чем это будет писаться, Фрум?
— Ну как? Обычная зарисовка ни о чем. Все как всегда.
— Так ведь придумано из рук вон плохо. Слюняво, было тысячу раз, и художественной ценности никакой, Фрум.
— А и фиг бы с ней, с художественной ценностью, Фрум.
— Да ты, никак, споришь со мной, Фрум?
— Да. Я спорю сам с собой. Как и все, кого я знаю.
— Ну и о чем может рассказать человек, спорящий сам с собой?
— 0 раздвоении личности, разумеется. Никто не знает, как и когда начинается раздвоение личности. Какие-то странные фильмы пытаются объяснить это тяжелейшей душевной травмой, перенесенной в детстве. То есть Второе Я — это не кто иной, как скелет в шкафу, обряженный в расшитый позолотой парадный кафтан и в штанах, покрой которых вызывает зависть даже у шотландцев. И вроде как Второе Я — страшная личность, которая устраивает всякие пакости и всячески подставляет свое Основное Я, то есть Главного Героя. По крайней мере, так говорят глупые голливудские фильмы.

К Семену Захаровичу Пустобрюхову его Второе Я подло пришло в полшестого утра, крякнуло громко и заорало:
— Все дрыхнешь, Пустобрюхов?! Чистый Илья Муромец! Побиты рекорды! Проспал сорок лет и в богатыри не торопимся?! Подъееееем!!!
— Кто? Чё? Почему? — спросонья не понял Пустобрюхов. — Почему крики?
— Сил нет терпеть, вот и исхожу криком! — прояснила Вторая Личность. — Спящий всю ночь сорокалетний мужик — это оскорбление! Тебе любая женщина скажет! Овощное существование индивидуума — залог политической стабильности и начало застоя!
Пустобрюхов, наконец, проснулся и сразу усомнился в своем пробуждении. Потому что чем, как не сном, он бы смог объяснить себе присутствие в своей спальне мужика, одетого в форму пожарного, с сияющим золотым шлемом и топориком, заткнутым за пояс. Пустобрюхов стыдливо прикрылся простыней и задал абсолютно справедливый вопрос:
— Вы кто? Что вы тут делаете?
— Владимир Ильич Ленин, — поклонился церемонно незваный гость. — Лампочку охраняю. Это Лампочка Меня. Познакомьтесь, Пустобрюхов: Лампочка Меня — Пустобрюхов, Пустобрюхов — Лампочка Меня. Что надо сказать, Пустобрюхов?
— Очень приятно, — машинально выдал Пустобрюхов.
— Вооот, — удовлетворенно протянул тип. — Сразу видно воспитанного человека. А лампочка молчит. Видимо, до лампочки ей, что вам приятно. Что с нее возьмешь... Круглая дура. С цоколем.
Пустобрюхов вдруг понял, что пора прекратить придерживать руками челюсть, то и дело норовившую обрушиться от удивления и растерянности своего хозяина, и решил показать, кто тут хозяин.
— Да кто вы такой?! — повысил голос Пустобрюхов. — А впрочем, мне без разницы, кто вы! Мне интересно: что вы тут делаете?!
«А ну как нож воткнет прямо сейчас?! Может, грабитель какой! Оттого и лица не скрывает! Еще и издевается... шутит тут... Вот народ пошел...» — в панике забилась в голове мысль, гулко ударяясь о стенки черепа Пустобрюхова.
— Прекратите, Пустобрюхов, — презрительно протянула Личность. — Что у вас брать-то? Не льстите себе. В вас ножичком тыкать не выгодно никому.
— Почему это не выгодно? — оскорбился Пустобрюхов, позабыв удивиться способности незнакомца к чтению мыслей.
— Потому что с вашей смертью рывком возрастают шансы оказаться самым большим неудачником в городе, области, а то и в целой стране, — уничижительно произнес тип.
— Сейчас милицию вызову! — пригрозил обиженный Пустобрюхов и потянулся к телефону.
— Не советую, гражданин. Они вас тотчас в психушку упрячут. — Тип присел на кресло и закинул ногу на ногу.
— Ага, Меня, значит, в психушку, а человека в золотом шлеме и с топориком никуда не упрячут, — ехидно парировал Пустобрюхов и захихикал.
— Вы, Степан Захарыч, вы-то чего? Вы, человек в не очень чистых семейных трусах, осмеливаетесь кого-то критиковать за стильную одежду?
— Все! Я вызываю! — буркнул Степан Захарыч Пустобрюхов, даже не удивившись тому, что тип знает его по имени-отчеству.
— Алло? — начал было говорить в трубку наш герой и застыл в удивлении. В спальне никого не было.

Отступление № 1 (ненужное, но надо же как-то начинать)
...В разговорной речи любого человека присутствуют штампы. Уродливые, жестяные штампы, жеваные-пережеваные временем. Банальные и неизбежные, как кризис возраста. Как при объяснении в любви. То есть когда человек хочет сказать о чем-то неимоверно красивом, поселившемся у него в душе, распирающем грудь и сжимающем сердце ласковой, но крепкой рукой. Он хочет сказать, что все изменилось, что изменилось восприятие мира, что все, о чем мечталось как о Наивысшем Благе, теперь вдруг превратилось в неважный и необязательный, хоть и приятный бонус. Он хочет сказать своей избраннице, что, поскольку она теперь живет в его сердце, может сама убедиться, насколько там чисто и нет сожительниц. Что она может выглянуть через один из клапанов сердца и убедиться в том, как нарядно и торжественно в душе влюбленного человека. Какая возвышенная музыка играет внутри и какие красивые стихи там готовы сложиться из простых, теплых слов. И тогда человек открывает рот и вместо того, чтобы сказать все это, роняет тяжелые, зажеванные штампы: «Я тебя люблю. Я такую, как ты, всю жизнь искал. Я никогда такого раньше не чувствовал». И в панике вжимает голову в плечи, боясь услышать в ответ обвинение в пристрастии к дешевым сериалам, повествующим людям о резиновой любви, фальшиво раскрашенной под хохлому. Но к счастью, в душу человека можно заглянуть не только изнутри, но и через глаза. И избранница, глядя в глаза человека, читает все то, что он должен был сказать, и скрежет штампов принимает форму величайшей из симфоний. Так что, уважаемые, смотрите сейчас мне в глаза. Сейчас будет избитая фраза. Вот она…

Незнакомец как сквозь землю провалился.

— Алло?! Милиция! Говорите! — недовольным сержантским голосом сказала трубка.
— У меня тут... Извините. Я ошибся номером, — сказал Пустобрюхов в трубку.
— Шесть утра. Нельзя ошибаться в другое время, а? — сказали в трубке устало. — Ты хоть пьяный?
— Нет. Не пил я, — почему-то стоя отрапортовал Семен Захарыч.
— Так и чего не спишь, дурак? — сказали в трубке и отключились.
«Надо же, — подумал Семен Захарыч. — Привидится ведь такое! Схожу с ума, что ли? А эти из милиции тоже хороши. Дураком обозвали. Ошибся человек — что тут такого? Обязательно дураком обзывать».
— И не говорите, Семен Захарыч, — сказали из кресла. — Никакой толерантности. Понабирают всякие отбросы в органы, а потом удивляются, что доверия к органам в населении нет.
Незнакомец сидел в кресле, делая вид, что он и не пропадал вовсе из комнаты, улыбался по-доброму хозяину квартиры.
Пустобрюхов ничего не понимал, пребывал в панике от такого поворота событий и бубнил под нос:
— Я сошел с ума — я сошел с ума — я сошел с ума — я сошел с ума.
— Группа «Тату» в одном лице. Две в одном, как бы ни противоестественно это звучало с точки зрения гендерных отношений, — скоморошничал человек в костюме пожарного. — Вы безумны, как процесс размножения комаров.
— Ха-ха! — невесело поддержал Семен Захарыч. — Очень смешно. Я сошел сума.
— Ну а теперь серьезно, старик. Ты очень близок к истине, хоть и преувеличиваешь немного. Раздвоение личности, конечно, тоже расстройство психики, но не самая плохая форма сумасшествия. — Незнакомец вскочил и церемонно склонил голову. — Я — ваше Второе Я. Лучшее, разумеется, Я, чем вы. Ваша личность раздвоилась на вас и меня. Привыкайте жить со мной. Жрать не прошу, денег не требую, одежду не покупаю.
— Совсем не покупаешь? — Семен Захарыч сразу поверил сказанному и решил, что уж со своим-то Вторым Я можно не церемонничать и перейти на «ты».
— А смысл? Меня все равно никто не видит, кроме вас. Я — плод вашего больного воображения. Могу вообще голым ходить.
— Не надо, — попросил новоявленный психически больной. — Мало того что я мозгами двинулся, так еще и видеть постоянно у себя в спальне голого мужика? Как-то слишком много получается.
— Как скажете, симбиот! — понимающе кивнул Второй Я. — Хотите, буду являться в смокинге? Манишка, лорнет, лаковые башмаки — весь набор жиголо из Алтуфьевска. А то могу в костюме зайчика серенького. Трусишки, разумеется, не в обиду вашим семейкам будет сказано. Или могу поддать мужественности и появляться в костюме сталевара. Только что от домны, и расплавленный металл еще шипит на ботинках. Звучит ведь? По желанию заказчика могу появляться в форме участкового. С биноклем для пущей выразительности или перископом для внушительности. Каковой перископ и обязуюсь поднимать под звуки гимна. Каковой гимн обязуюсь сам же и исполнять. Чувственно, торжественно, с небольшой примесью патриотической истерики. Вы только скажите слово. Хоть в монашеской рясе могу. Есть все расцветки от банального черного до нежно-фиолетового.
— Трепач, — рассмеялся Семен Захарыч. — А если в латах Ричарда Львиное Сердце?
— Хоть в белье Гагарина! — с готовностью поддакнул Второй Я. — С кружевами, если понадобится. Нам, плодам фантазии, чуждо смущение и условности.
— Ой, я и забыл, — приуныл Пустобрюхов. — Я ж умом двинулся. Грустно-то как.
— Вы погодите унывать, Семен Захарыч, — приободрил Второй Я. — Может, все будет здорово. Всегда есть с кем поговорить. И не только поговорить. Я ж чего в такую рань-то? Зарядочку бы вам, Семен Захарыч. Утреннюю гимнастику. Очень полезно, говорят. Итак, поставьте ноги на ширину плеч.
— Так? — обозначил ногами ширину плеч Семен Захарыч.
— Это вы или себе льстите, или расставили ноги на ширину плеч губернатора Калифорнии, улыбчивого старины Арни, — укоризненно покачал головой Второй Я. — А теперь начинаем наклоны. И — раз! И — два! — начал было отсчитывать Второй Я и огорчился, глядя на неподвижного Семена Захарыча. — Ну в чем дело-то, а? Почему стоим?
— Лень мне. Да и глупо это, — сказал Семен Захарыч. — Сумашедший физкультурник — это совсем уж грустно.
— Сила есть—ума не надо. Соответственно: с умом непорядок — надо как-то подумать о силе. Все законно и логично, —возразил Второй Я. — Вы просто ищете повод увильнуть от зарядки. Как, впрочем, большинство неспортивных мужчин. Ну, раз вы не хотите, придется мне управление взять на себя. Вторая Личность опять исчезла, и Семен Захарыч вдруг с удивлением понял, что делает наклоны, ухает молодецки, прихлопывает в ладоши и поет: «На зарядку! На зарядку! На зарядку становиись!»
— Сплошные радости с этим раздвоением! — жизнерадостно сказал Второй Я где-то в голове Семена Захарыча. — Можно отдохнуть, пока я тут утруждаю свое... ваше... миль-пардон, наше тело терзаю в упражнениях. Вы отдыхаете — я работаю. И причем прошу оценить мою гуманность! Остальные, при перехвате контроля, не чувствуют ничего, не помнят, что творил Второй Я. У нас же все иначе. Полная прозрачность. Гласность и открытость. Только так.
— Мило до чего же, — порадовался Семен Захарыч. — А давайте я пока вздремну?
— Отчего 6ы и нет? — радушно отозвался Второй Я. — Отдыхайте, конечно. Я тут пока похозяйничаю.
— К работе будете подходить — разбудите, — пробормотал Семен Захарыч и, видимо, вымотавшись после пережитой встряски, мгновенно отключился и заснул.

Отступление №2
...От того, насколько толерантно людей возвращают из сна к реальной жизни, зависит очень многое, начиная от общего уровня культуры и заканчивая политической стабильностью в мире. И надо знать, что человек, изысканно матерящий на улице общественный порядок, вас лично, родителей ваших, родителей самого Всевышнего и руководителей стран «Большой восьмерки», вовсе не обязательно пьяный хам и быдло. Он вполне даже может оказаться филологом в пятом поколении, председателем дворянского собрания, интеллигентнейшим человеком, органически не приемлющим хамство, разбуженным нынче утром звуком работающего перфоратора, ударом по лицу или, что уж вовсе подло, песней «Белые кораблики» в исполнении группы «Подъем и Карина». И не исключено, что если папу римского разбудить с утра криком «РОТА, ПОДЪЕМ!!!», то он плюнет на позитивную роль церкви и вернет к жизни занимательную практику великой инквизиции. Так что человек, старающийся разбудить вас с утра максимально мягко, вовсе не одержим заботою о вас, а вполне возможно, представляет собой махрового эгоиста, не желающего зла в первую очередь себе. Второе Я Семен Захарыча, очевидно, было достаточно эгоистичным, поэтому Семен Захарыч выплыл в реальную жизнь, подталкиваемый нежным шепотом:
— Семен Захарыч, а, Семен Захарыч? Просыпайтесь, о ответственный квартиросъемщик нашего тела. Вы проспите все интересное.
— А? Что? Мы где? — проснулся Пустобрюхов.
— Задворки Галактики, Солнечная система, планета Земля, Родина, столица, троллейбус номер 3, где-то по дороге на работу, — отчеканил Второе Я гнусавым голосом. — Как спалось?
Пустобрюхов не обнаружил явных признаков, доказывающих, что он на планете Земля и вообще в Солнечной системе, но то, что он в троллейбусе и что за окном более или менее привычный пейзаж, не давало оснований сомневаться в словах своего Второго Я, поэтому Семен Захарович решил возмутиться на всякий случай:
— Я ж просил у работы меня разбудить! Еще же пять остановок ехать. Еще бы спать и спать, так нет — надо было разбудить человека.
— Однако как вы быстро освоились с безумием своим, — ехидно парировали внутри. — Давно ли это жутко вас расстраивало. А тут — гляди-ка... Зарядку заместо него сделали, умыли, одели, завтраком накормили, на работу повезли, а оно еще и возмущается. Ну спите дальше. Спите.
— Ну вот и чудно! — Семен Захарыч приготовился вновь отбыть в небытие. — У работы меня...
— Конечно-конечно. Спите. Вам ведь не интересно, с кем я собираюсь вас знакомить? Зачем вам лишняя информация-то? Для чего вам знать, кто это вам звонит, называет милым и взволнованно дышит в трубку? Кто эта модель, что улыбается вам при встрече? Зачем вам все это видеть и слышать? Спать же куда интереснее.
— Стоп-стоп! — окончательно проснулся Семен Захарыч. — Чего происходит-то? С кем знакомиться? В троллейбусе? Вы... Ты...
— Сенькой можете называть без лишних церемоний. И подарить мне шапку Мономаха! Чтоб шапка по Сеньке была, — пафосно заметил Второй Я. — А знакомиться будем вооон с той особой, что читает книжку на втором сиденье. Как вам?
Особу Семен Захарович вот уж года три регулярно замечал в троллейбусе и исподтишка разглядывал, тайно восхищаясь и мечтая познакомиться. Но соглашаться сразу интеллигенту как-то не к лицу, поэтому Пустобрюхов решил немного поломаться.
— Ну что в ней такого? — засомневался Семен Захарыч. — А говорил — модельная внешность.
— Узнаю старого дева Пустобрюхова! Ценителя и специалистаа. Сквозь пальто модель забраковать может. Даже в троллейбусе! — восхитился Сенька. — Что не так, душа моя? Чем не удовлетворяет эта восхитительная женщина взыскательному вкусу сорокалетнего девственника?
— Ну а... А чем она хороша? Мила, конечно. Симпатична даже. Но чем она прекрасна-то? — Семен Захарыч был полностью согласен с оппонентом, но тем не менее желал, чтоб его поубеждали немного.
— Вы совсем слепы, Семен Захарыч! — взвыл в голове Сенька. — Она же читает Гумилева. Ну разве она не прекрасна хотя бы на этом основании? Марш знакомиться немедленно!
Пустобрюхов стал медленно перебираться поближе к женщине с Гумилевым, сопровождаемый гневной отповедью Сеньки:
— Надо же быть таким слепцом, а? Пустобрюхов, вы не Гомер даже. Тот, будучи слепым, мог увидеть красоту, а вы, будучи зрячим, все на ощупь норовите. Это же Гумилев! Вы понимаете — Гу-ми-лев!
— Подумаешь, Гумилев! А что в нем такого-то? — возмутился Пустобрюхов. — Романтизм, красота, отдаленность от жизни. Кому все это нужно сейчас? Кому?
— Мне это нужно. — Женщина смотрела на Семена Захарыча с интересом. — Почему вы считаете, что романтизм и красота отдалены от жизни?
— Ой. А я это вслух сказал? — смутился Семен Захарыч. — --. Думал, про себя рассуждаю. Увлекся, наверное.
— Или малохольный, — заметила одна из вездесущих бабушек, которые всегда незримой тенью следуют рядом, все видят, слышат и до всего им есть дело. — Заговаривается сперва, а потом вдруг у него в башке Кондратий просыпается, и готово дело — с топором на всех кидаться. А я думаю так: заговариваешься раз — дома сиди.
— А ну дай-ка, — пронеслось в голове яростное Сенькино возмущение.
— Что ж вы, седовласая леди? Отчего так жестоки к мыслителям? — запричитал вдруг Сенька устами Семена Захарыча. — Не я ли старость вашу уважал? Не я ли воспеваю прозорливость вашу, о умудренная годами?
— А чего я, чего я? — торопливо забубнила бабушка. — Чай, не я заговариваюсь. А я, милок, если хочешь знать, вообще не с тобой говорю. Я вона девушку предостерегаю. Она, может, в транспорте не знакомится вообще. Она не из этих. По ней сразу видно.
«Вот стерва!» — подумал Семен Захарыч.
— Не боись, Семен Захарыч, прорвемся, — успокоил Сенька и усилил натиск. — Ну как вам не стыдно-то, а? — укоризненно покачал он головой Семена Захарыча. — Что ж вы меня последнего шанса-то лишаете? За что? Я один живу уж сорок лет. Не пью, не курю, не безобразничаю. Мужик справный. Застенчивый только очень. С женщиной этой вот уж четвертый год в одном троллейбусе езжу. Смотреть смотрю, а заговорить не решался. Сегодня вот случайно заговорил, а тут вы со своими замечаниями. Из-за вас теперь, может, еще сорок лет один куковать буду. Потому как лучше этой нет все равно, а второй раз подойти не смогу. Из-за вас, между прочим. А все потому как вы промолчать не можете один раз. Жизнь человеку испортила — и радостная сидит. Замечательно все. Главное,что сама мудростью своей сверкнула. А люди пусть бобылями живут. Спать-то спокойно будем после демарша такого?
— Да чего ты ко мне пристал-то? — принялась оправдываться бабушка. — Да может, она замужем давно. Виданное ли дело, чтобы девочка такая ладная да одна жила? У ней, поди, и детки есть. А тут ты к ней пристаешь...
— Не замужем. И детей нет, — грустно сказала женщина. — Не сложилось как-то.
— Вот! Не замужем она! — торжествующе сказал Сенька, наклонился и чмокнул старушку в щечку. — Спасибо тебе большое, мать. Сам бы не спросил ни за что.
— Вот стервец! — засмеялась старушка. — Ее вон целуй, а не меня.
«Действуй, Семен Захарыч, — передал управление Сенька. — Объект разрумянился и улыбается по-доброму. Куй железо, покуда вышеупомянутое железо до своей остановки не доехало».
—Вы не смущайтесь, ради бога, бабушка шутит, — успокоил Семен Захарович женщину. — Я, конечно, не полезу целоваться.
— Вот и дурак. Мог 6ы и полезть, — резюмировала было старушка, но тотчас же осеклась под взглядом Семена Захаровича. — Да молчу я, молчу. Слушаю только с интересом.
— Однако вернемся к нашему разговору. Конечно, я не против романтизма и красоты... Просто... Пустобрюхов не мог придумать, что, собственно, «просто». — Не знаю, что на меня нашло... Встал, наверное, не с той ноги. Я как раз, наоборот, считаю, что люди много теряют, побаиваясь показаться романтичными, добрыми, даже немного наивными. Влюбчивыми,если хотите.
«Отвратительный подкат, Пустобрюхов, — выставил оценки за технику Сенька. — Зеро-зеро, зеро-зеро, зеро-зеро...»
— Это не подкат! — опять вслух возмутился Пустобрюхов. — Я действительно так считаю.
— Да я понимаю, что вы искренни, — улыбнулась дама. — У вас очень хорошее лицо. Мне почему-то кажется, что вы очень открытый человек.
— Наверное, — согласился Семен Захарович. — Мне из-за этого частенько трудно приходится. Как любому бесхитростному человеку...
— Ой, да ладно тебе... Бесхитростный он, — вновь вмешалась старушка. — Вона как ловко через меня выяснил, что она не замужем. Молодец! Телефон ейный проси. Номер в смысле.
— Не могу. Не могу я у нее телефон попросить, — вздохнул Семен Захарович.
— А чего? Иудей ортодоксальный, что ль? — спросила бабушка.
— Не иудей. А при чем тут?.. — не понял Степан Захарович.
— Ну мало ли. Может, цифр арабских боишься? — захихикала старушка.
— Да ну вас, ей-богу, — засмеялся вслед за ней и Пустобрюхов и обратился к женщине: — А вас как зовут? А то ведь я номера телефона попросить не могу, пока не узнаю, как вас записать. Меня Семеном Захаровичем зовут.
— Сенька, что ль? — переспросила бабушка.
— Сенька у меня внутри живет. Прячется во мне, но иногда — как пробьется! Сладу нет. И болтает, и болтает, — честно признался Семен Захарович.
— Простите, что прерываю ваш разговор, — улыбаясь, сказала женщина. — Меня Соней зовут, если вам по-прежнему это интересно. Вот моя карточка. Позвоните мне как-нибудь. Вы мне кажетесь интересным. И мне все равно, что вы обо мне подумаете, — обратилась она к старушке.
— А чего подумаю, чего? Молодец, подумаю, — одобрила старушка. — Такого, как он, грех пропускать-то. Не дурак, опрятный вона, обходительный. Молодец, девчонка.
— Знаю, что молодец, — засмущалась Соня, встала и шепотом добавила: — Мне выходить сейчас, Семен Захарович. Позвоните — я буду ждать.
-Позвоню, — тоже шепотом ответил Семен Захарович. — Я уж и не знаю, как смогу удержать себя от звонка хотя бы до обеда.
— Позвоните как захочется, — тем же волнующим шепотом продолжила женщина. — Не надо себя мучать. И меня тоже не надо.
И ушла, оставив шлейф тонких духов и ощущение трепетного восторга у Семена Захаровича.
— 0 чем шептались там? — спросила старушка. — Мне ж интересно тоже. Я ведь и помереть могу от любопытства. Сердце у меня уж не то, что раньше. Взяли моду — шептаться на людях.
«Пусти порулить, дяденька, — пискнул Сенька в голове у Семена Захарыча и перехватил управление. — Ты отдыхай пока, дамский любимец».