Красный Шлем - это вовсе не какой-нибудь средневековый шишок, а обычный мотоциклетный шлем. Как он попал в название Ордена, это отдельная история. Членами Ордена были сотрудники, любившие послушать Василича, рассказывающего об интимных взаимоотношениях мужчины и женщины. Отношения эти являются важной частью жизни любого человека, поэтому нет ничего удивительного, что и в этой области Дмитрий Васильевич был весьма начитан. Заходил на этот аэродром Василич всегда неспеша, красивым разворотом. Предвидя очередную порцию развлечения, члены Ордена очень осторожно, как опытные авиадиспетчеры, начинали вести борт в нужном направлении. Слушали затаив дыхание, молча, сохраняя на лицах заинтересованное и доброжелательное выражение. Идиотов, которые начинали ржать или отпускали неуместные замечания, безжалостно выдворяли из комнаты. Василича в такой момент нельзя было спугнуть.

Нет нужды говорить, насколько серьёзно отнёсся Василич к рождению дочери. Наверное, он прочёл миллион книг об уходе за младенцами. Кажется, он здорово недосыпал. Чувство свалившейся ответственности несколько погасило его, он стал немного угрюмым, всё реже давал членам Ордена поводы для веселья. Члены приуныли.

Осенью, после лета, проведённого на даче, вернулась птичечка наша, Светлана Николаевна. Итоги лета высчитывались в десятках, а то и сотнях банок домашних солений и консервов. Почти три месяца птичечка без устали копалась в земле, растила урожай, собирала урожай, солила урожай... Ходила в лес по грибы и ягоды, или просто на речку. При этом ещё вела хозяйство в деревенском доме, что само по себе нелегко. Вернулась Светик в Москву отдохнувшей, посвежевшей и полной энергии.

И вот как-то на работе Светик, всё ещё тоскующая по своему чудесному лету, посетовала, что дома скучно и нечем заняться. Василич, что-то усердно писавший, удивлённо вскинул голову и задал Светику тот самый вопрос:

- Светик, у тебя дома есть кровать?

Члены Ордена заёрзали. На лицах появилось то самое, почти забытое, почтительно-заинтересованное выражение. Скрипнули разворачиваемые стулья, тихо стукнулись о поверхность столов отложенные шариковые ручки. Все ждали реплику Светланы.

- Да, - заинтересованно протянула Светик.

- Ну так ложись и спи! - радостно посоветовал Светику Василич. На лице его мелькнуло мечтательно-завистливое выражение.

Её у меня нет. Я сплю на диване.

Но были, были в моей жизни кровати. Вот, например, кровать в гостиничном номере в городке на Севере России. Приводить портреты кроватей во всех других городах России, а также на Украине смысла нет, мой неискушенный читатель не найдёт и пяти отличий:

Моя любимая кровать. Она стоит в личном моём гостиничном номере в Словакии.

А это помпезное сооружение - кровать в более крутом отеле. Я, честно сказать, офигела, когда её увидела. Меня разобрал нездоровый смех, я буквально пополам согнулась. "Одним всё, другим ничего", - завистливо заметил мой коллега, помогавший нести мой багаж. "И что ты предлагаешь?" - прорыдала я.

Теперь вы знаете обо мне всё, и я должна вас убить.

Антизалив.

Я рассказывала коллегам, что собираюсь установить систему антизалива. Если на датчик, расположенный на полу, попадёт вода, сработает электромеханический клапан, который перекроет воду.
- Это получается, - замечает Валерик, - что если подгулявший гость пописает в углу за ванной, то он уже и рук после этого не сможет вымыть?
- О чём ты говоришь? Человек, который находится в таком состоянии, что писает в угол, захочет мыть руки?
- А что ты думаешь? - недоумённо разводит руками Валерик, - Ему, между прочим, сейчас к столу!

Челюсть.

Валерик вывихнул челюсть. Ехал в метро, зевнул, и вывихнул. Не столько больно, сколько глупо.
- И что ты делал? - заинтересовался Дима.
- Проехал ещё одну станцию, там есть травмопункт. У них всё по-взрослому, я еле сумел объяснить охраннику, зачем мне надо войти. Потом пришлось просидеть в коридоре с полчасика, у врачей была пятиминутка...
- Ну, и чем кончилось? Ты дождался таки врача, или тебе охранник помог?

Навскидку что-то не вспоминается, хотя подобные диалоги происходят каждый день, да не по одному разу. Либо предыстория длиннее истории, а такое читать не интересно.

Я долго не могла слушать чешскую речь. Ухо царапали бесконечные шипящие звуки. Не то -рж-, не то -рш-. Я об них спотыкалась и тут же теряла тонкую и непрочную нить понимания. Пока в самолётном журнале, таком, которые обязательно торчат в кармане предыдущего кресла, мне не попалась статья с биографией Дворжака.

Dvořák

И всё встало на свои места. Это мягкая R, которой нет в словацком, так звучит по-чешски. Если бы нашёлся кто-то, знающий словацкий язык, но не знающий чешского, он прочёл бы фамилию композитора как Дворя(а)к. Иногда и от иллюстрированных журналов бывает польза. Не всё же в самолётах коньяк со страху пить, иногда можно и чем-нибудь поумнее заняться.

Какой праздник? Да всё равно какой. На старой работе все праздники были тяжёлыми, как Пасха в Ершалаиме. Сначала, долго торгуясь и выдвигая самые разнообразные соображения, выбирали жертвенную комнату. Потом женщины накрывали на стол. По коридору расползался запах солёных огурцов и грибов, тех самых, Светкиных. Мешался с запахом апельсина, который начинал уже чистить кто-нибудь нетерпеливый. Сдвинутые столы застилались старыми распечатками неизвестно чего, с карандашными пометками и обведёнными цифрами. На простенькие канаковские тарелки вываливались простенькие домашние салаты, кто-то, ругая ножи, нарезал колбасу и хлеб... По комнатам витало предчувствие. Дамы ждали мужчин, они вот-вот уже должны были вернуться и принести самое главное. Потом все рассаживались и ждали начальника. Начальник должен был сказать речь. Именно речь и превращала банальную пьянку в мероприятие.

На третьем приблизительно часу народ начинал кучковаться. Компашка в курилке, дамы за чаем, накрытом в комнате технички, пяток корифанов у общей грифельной доски спорят о чём-то невнятном, по коридору уже носятся Наяды с Дриадами и смеются русалочьими голосами, слышится басок мужчин... Весь этот бардак сильно смахивал на празднование поминок в известном романе Иоанны Хмелевской. Да что смахивал, он повторял его.

Мы с Томкой смывались в самом начале фазы кучкования. Брали по куску торта в тарелки, забивались в свою комнату и, как ни странно, работали. Если честно, сейчас я почти жалею, что мы так делали. Но почему-то тогда это было интереснее, чем флиртовать без музыки.

И вот сидим мы с Томкой, никого не трогаем, и вдруг в нашу комнату вваливается основательно пьяный Василич. Вваливается, и застывает на пороге. На лице его появляется выражение крайнего изумления. Он пожимает плечами, извиняется и уходит. Словом, ведёт себя как человек, ошибшийся дверью.

Интересно, куда он шёл, что так удивился, увидев там нас с Томкой?

Лучше бы нам ездить в командировки всем отделом. Причём навсегда. С семьями, скарбом, детьми и собаками. Беда только, что командировок больше, чем нас. Поэтому в командировках люди работают "за себя и за того парня", то есть каждый сотрудник делает собственно свою работу и работу того, кто не с ним. А где-нибудь ещё, или вообще в Москве остался. Поэтому мы много переписываемся. Никто же не может знать всего и сразу.

В той командировке, о которой пойдёт речь, дислокация была такая. Начальник и наш ведущий программист Валерик сидели на Полигоне в солнечной Венгрии. Мы с Мишей в Москве. День выдался непростой, я и Миша непрерывно что-то правили и пересылали на Полигон. Было уже около девяти вечера по Москве, а в Венгрии и вовсе поздняя ночь. Не закатывайте глаза, да, всё правильно, там было семь вечера, но для них и это крайне поздно. Всё равно что для нас полночь.

Начальник встрепенулся, потянулся и пробормотал:
- Что-то я не вижу у Татьяны результатов тестов, где меняется температура воды в нижнем узле. Валера, напиши ей, пожалуйста, попроси прислать.
Валера в это время занят своим делом. Он долбит по клавишам с такой скоростью, что клики сливаются в один непрерывный трещащий звук.
- Угу, - тянет Валера и отсылает письмо.
В Москве Миша читает письмо.
- Тань, они просят прислать какие-то файлы с водой. Ты не знаешь, что это за хрень? Это вообще кому, мне или тебе?
- Миш, понятия не имею. Но я прошу тебя, напиши что-нибудь такое, чтобы они от нас отвяли на сегодня.
- Угу, - отвечает Миша и отправляет письмо.
На Полигоне начальник спрашивает Валерика:
- Ты отправил Тане письмо?
- Да, я попросил прислать файлы с водой.
- Они не поймут.
- О, ответ пришёл. - Валерик вскрывает конверт.
Начальник читает через плечо, разочарованно замечает:
- Я же говорил, что они не поймут. Пора домой.

Письмо, написанное в верхнем регистре латиницей, но с русскими грамматическими ошибками - Миша патологически неграмотен - долго хранилось как раритет. Оно содержало всего одну строку:

KAKIE NAHUJ FAJLY S VODOJ!!!

У нас зазвонил телефон. К нему подошла Светлана Николаевна. Некоторое время она старательно вслушивалась, морща лицо и затыкая пальчиком нерабочее ухо. Затем, видимо узнав собеседника закричала в трубку:
- Лёвушка, это ты? Лёвушка, я тебя почти не слышу! Откуда ты звонишь?
И вдруг помехи кончились, и из трубки донёсся чистый и громкий голос Льва Евгеньевича:
- Светик, птичечка, ты знаешь, куда я тебе сейчас говорил?
- Куда, Лёвушка? - слегка офигев спросила Светлана Николаевна.
- Туда, откуда ты меня слушаешь!

Всё просто, Лев Евгеньевич держал трубку вверх ногами.
А говорил он из своей комнаты, находящейся чуть дальше по коридору.

В детстве я очень любила кошек. Я их и сейчас люблю, но тогда моё чувство к ним было каким-то патологическим. Мама, напротив, всегда терпеть не могла кошек, а отец, аккуратист и педант, вообще старался избегать всего, что вносило хаос в наш быт. Так что все мои просьбы завести в доме кошку мягко, но неизбежно отклонялись.
Когда я училась в первом или втором классе, мне сделали прививку, которая странным образом отразилась на моём организме. У меня вдруг поднялась температура и резко испортился характер. Кажется, такого бемса своим родителям я до этого не устраивала. И, учитывая моё помешательство на кошках, нетрудно догадаться о главном мотиве того спектакля, который я закатила.
- Таточка, у папы на работе у Владимира Сергеевича... Помнишь дядю Володю?... должна скоро кошка окотиться... Ну послушай же! Кошка красивая, сибирская...
- Не нужна мне ни сибирская, ни ангорская! Купите мне простую советскую кошку! - голосила я благим матом. Да, в том возрасте пока благим.

Кончилось тем, что мама, не выдержав моей истерики, спустилась на шестой этаж, где жила семья моего одноклассника Миши Баркова, и выпросила у них кота Барсика. Флегматичный Барсик, привыкший ко всему у шумных Барковых, переезд воспринял легко, и тут же уснул радом со мной. Конечно, наутро мы его вернули хозяевам.

Я и сейчас люблю кошек, и когда к нам на работу является приходящая кошка Катя, я делюсь с ней едой и держу на коленях. Кате почему-то нравится спать на клавиатурах. Наверное, есть для неё особый кайф ворочаться на проминающихся и клацающих под тяжестью туловища кнопках. Но это уже здесь, на новой работе. А речь дальше пойдёт о старой.

Летним вечером мы с Львом Евгеньевичем вышли из проходной вместе. Путь до метро пролегал через внутренний дворик квартальчика, аккуратно застроенного пленными немцами красивыми двухэтажными и трехэтажными домами. Надо сказать, что в то время я была недурна собой, любила одеться по последней моде и всегда была тщательно причёсана. Вместе с импозантным сорокапятилетним Львом Евгеньевичем мы представляли собой интересную пару.

И вдруг посреди этого немецкого дворика Лев Евгеньевич углядел бездомную кошку. Он постарался подозвать её, но кошка застремалась и скрылась под чьей-то машиной. Тогда Лев Евгеньевич открыл свой кожаный дипломат, и вытащил из него еду, которую всегда носил на тот случай, если встретится ему бездомная кошка. Затем присел возле машины, и стал предлагать кошке угощение. Кошка упрямо сидела где-то в глубокой тени, и опасливо посверкивала оттуда глазами.

Я стояла как дура. В розовых модных штанах, с элегантной сумочкой на плече, в фуфаечке, которую сшила сама, и даже сама вышила гладью вишенки... Как полная дура. Надо было что-то уже делать, а я не знала что. Я тоже присела на корточки возле машины и изобразила что-то навроде "кис-кис". Лев Евгеньевич, напряжённо наблюдая за кошкой, слегка повернулся ко мне и сказал:
- Отойдите, Тата. Вы же видите, она вас боится.

Если бы мне чуть больше нравился Лев Евгеньевич, наверное, я бы стала чуть меньше любить кошек. А так всё обошлось.

В мае ночи напролёт в лесу горели костры.

Старый сосновый лес, вдруг оказавшийся в черте молодого города, приводили в порядок. Мёртвые деревья вырубали. Брёвна увозили, а сучья сваливали в огромные, в человеческий рост, кучи, обливали бензином и поджигали. Это было днём, а к ночи веселье только начиналось. На дальних и ближних полянах компании самого разного возраста разводили свои костры, и сидели возле них чуть не до утра. Как это было красиво - прозрачные фиолетовые ночи, влажно пахнущий лес и яркие костры. Если отойти от костра вглубь леса, свет костра сменяется нереальным свечением северного неба, а смолистый дым уступает тонкому смешанному аромату хвои, мелких диких фиалок, цветущих в овражках, и черёмухи. Всё это создавало ощущение чего-то чудесного и волнующего, и почему-то немножко грустного.

Любое дело можно сделать тремя способами: правильно, неправильно и так, как сделали бы военные. Я бы из этого расхожего утверждения исключила военных. Они тоже делают правильно, только руководствуются при этом иными критериями целесообразности. Зато включила бы Дмитрия Васильевича. Хотя, и это не совсем верно, поскольку методы его наверняка записаны в анналах человеческой мудрости. Беда только, что перечислены они там подряд, через запятую. И нигде, ни возле одного из них не поставлено пометки, что мол люди так не делают, а так, наоборот, делать принято. Поэтому Василич, затевая какое-нибудь дело и прочтя предварительно специальную литературу по предмету, часто выбирал методы редкие и экзотические. Как ни странно, часто он имел фору перед искушенной в подобных делах общественностью.

Случалось и совсем странное: литературы не находилось. Тогда Василич изобретал свои собственные способы. Кстати, совсем неверно утверждать, что интерес Ордена Красного Шлема ограничивался интимными взаимоотношениями людей разных полов, члены его с благодарностью готовы были воспринимать всё, чем с ними охотно делился Василич.

В то утро Василич как всегда явился на работу в радостном и приподнятом настроении, что уже само по себе не могло слегка не раздражать нормальных людей.

- Представляете, вчера мыл окна и разбил два стекла! - едва плюхнув портфель на стол, весело изрёк Василич.

Светик сморщилась и непроизвольно сглотнула.

- Ты упал на слекло? - она заботливо оглядела щуплую фигуру Василича, ища следы увечий в виде забинтованных конечностей.

- Нет, я снимал рамы и относил их ванную, чтобы помыть под душем, и вот одну уронил, - охотно пояснил Василич.

Народ некоторое время молчал. Те, кто был лишён фантазии, ещё только силились представить ход событий, а учёный Виктор Степанович уже пошёл дальше:

- Так ведь и двери помыть можно... И линолеум в кухне...

Интересно, что разговор этот я вспоминала буквально год назад, когда мыла линолеум именно таким способом. Кусок старого линолеума целый год лежал у меня посреди комнаты, прямо на бетонной стяжке, кое-как изображая коврик. Поверхность его периодически затаптывалась строительной пылью, и однажды мне пришло в голову помыть его именно так. Кстати, способ этот не показался мне ни лёгким, ни удобным, и я от него отказалась.

Надо сказать, Дмитрий Васильевич вообще был мастер влетать в странные ситуации буквально на пустом месте. Однажды, выходя из дому, он решил проверить содержимое почтового ящика. Связку ключей он уже успел забросить в недра портфеля, поэтому он наклонился к ящику и попытался через кругленькие отверстия в его крышке разглядеть содержимое. Но в подъезде было темно, и визуальный скан ничего не дал. Тогда Василич засунул в отверстие палец, пошарил им по дну ящика, и... не смог вытащить. Так и простоял с полчаса с пальцем в ящике. Потом ему всё же удалось освободиться, но ценой ободранной кожи на костяшке.

Надо сказать, что описывал свои приключения Василич всегда ярко и в лицах, так что о глупо стоящем человеке с пальцем в почтовом ящике я рассказываю фактически как очевидец.

Спустя некоторое время Дмитрий Васильевич снова пришёл на работу с забинтованным пальцем.

- Что, Дмитрий, опять почту проверяли? - съехидничал учёный Виктор Степанович.

- Нет, это я об холодильник порезался.

Такое заявление вызвало вполне законный интерес, и Василич начал рассказ:

- Открываю я вчера холодильник... - на этой фразе Василич сделал странное движение туловищем, не то ныряя в какой-то разверстый люк, не то выпрыгивая с парашютом из кукурузника...

А дело было так. Василич сунул руку в холодильник, и когда вытаскивал её, пальцы попали между прутиков решетчатой полочки, на которую ставятся кастрюльки и кладётся всякая еда. Такие решетки с передней стороны, не знаю уж зачем, окантовываются металлической планкой с острыми краями. О неё Василич и порезал палец. Кстати, я после этого случая со своих решёток эти планки сняла. Нафик, нафик! Не хватало ещё, о себе что-то подобное рассказывать.

Случай с пылесосом произошёл весной. В мрачный и дождливый день конца марта Дмитрий Васильевич явился на работу уже в каком-то совсем почти непристойном радостном возбуждении.

- Светик, ты представляешь! Я наконец нашёл дома свой пылесос!

- Ты терял пылесос? Где? У себя дома? - недоверчиво и немножко глупо переспросила Светлана Николаевна. Всем было известно, что Василич, находясь в состоянии очередного развода с любимой женой Наташкой, всю зиму прожил один в своей личной однушке. Потерять пылесос в однушке казалось немыслимым.

- Ну да, - подтвердил Василич. - Понимаешь, я зимой тараканов морил, они подохли, но не все и не совсем...

Короче, добивать врагов тапком Василич не смог себя заставить. Для него оказалось немыслимым даже просто собрать тела веником на совок и утопить в унитазе. Единственное, что пришло ему в голову, это засосать их в пылесос. Новая проблема встала в виде пылесоса, набитого тараканами, мёртвыми и ещё подающими признаки жизни. Чтобы исключить всякую возможность их реанимации, Василич просто выставил пылесос на балкон. Благо, стоял мороз. Наутро пошёл снег, и похоронил под собой и пылесос, и почивших в нём тараканов. Василич каким-то странным образом довольно быстро забыл об этой истории, искренне удивляясь отсутствию в доме пылесоса.

- Я думал, ко мне в дом забрались воры и украли пылесос. Только это были какие-то странные воры, забрали пылесос, а шланг со щёткой оставили.

- И как же ты обходился без пылесоса зимой?

- Брал у соседки. Я ей, кстати, рассказал про воров, она тоже очень удивлялась. А сейчас снег растаял, и пылесос нашёлся.

Так что если вы что-то потеряете, не спешите искать. Иногда вещи находятся сами собой.

Какой только фигнёй не занимался наш отдел!
Виктор Степанович, совсем уже немолодой дядька, с немножко козлиной бородкой, сухопарый как Дон Кихот, единоличный кормилец сына, снохи и двух внуков-близнецов, брался за любую халтуру. Однажды он спросил Льва Евгеньевича:
- Скажи, Лёвушка, как ты рассматриваешь модель падения самолёта?
- Да какая уж тут модель, - пророкотал Лев Евгеньевич трагическим басом, - Ну, упал самолёт, и упал.

Помимо Ордена Красного Шлема сушествовало в отделе ещё одно неформальное сообщество, Чайный Клуб. Не было у Клуба ни строгого устава, ни постоянного членства, ни даже вступительного взноса. Причастным к нему мог себя считать любой сотрудник, и влюбое время, когда захочет попить чайку с конфеткой. Финансовая сторона существования Чайного Клуба выглядела следующим образом. Утром по дороге на работу кто-либо из сотрудников покупал какую-нибудь снедь к чаю, конфетки там или сухарики. Потраченные деньги сотрудник брал из кассы Клуба, затем высчитывалась стоимость одного сухарика или конфетки, на цену эту набрасывалась копеечка-другая, и каждый, кто брал конфетку, должен был бросить в кассу монетку. Касса представляла собой белую пенопластовую коробочку из-под манометра, в верхней крышке которой была прорезана щёлочка для монет, как на попке свиньи-копилки. На оставшийся бонус покупался бесплатный чай, сахар, и однажды даже нам удалось скопить денег на простенькую чайную посуду.

Несмотря на достаточно вольное членство, у Клуба был самый настоящий герб и лозунг, который сочинил наш поэт Леонид Столяров:

Если в чайнике нет воды,
Значит, её выпили сотрудники ЛГИ.

Единственным врагом Чайного Клуба был Валерий Захаров. Он приходил в чайную комнату со своими бутербродами, нагло наливал чай, затем сладил его, и принимался демонстративно завтракать. Практика показала, что сверлить его взглядом не было никакого толку, а на редкие замечания Действительных Членов Клуба Валерий обычно отвечал с набитым ртом:
- А чего? У вас же чай бесплатный. И сахар тоже.
Объяснять, что ничего бесплатного в природе не бывает, членам скоро надоело, и на Валерия плюнули.

Вы, возможно, удивитесь, но причиной краха Чайного Клуба послужило то же, что подкосило всю мировую экономику. В какой-то момент было разрешено расплачиваться за конфетки чеками, а потом, после зарплаты, вносить всю сумму. В какой-то день выяснилось, что купивший баранки сотрудник не может возместить расходы, касса банально пуста.

Вот так и погибло большое и красивое предприятие.

В комнате, где проходили ежедневные заседания Чайного Клуба, висела средних размеров грифельная доска. Раз в квартал здесь же устраивался всеобщий делёж квартальной премии. На доску выписывались фамилии, и напротив каждой появлялась цифра. По поводу цифр ожесточённо спорили, многократно правили их, вспоминая разнообразные заслуги в виде отчётов и прочих работ. Иной раз дело доходило и до серьёзных конфликтов.

Но спустя неделю-другую всё успокаивалось, цифры стирались с доски и из памяти, и доска снова оказывалась в полном распоряжении Клуба. Неверно думать, что заседания проходили за чинными беседами в английском стиле. Обычно кому-нибудь одному в голову приходила какая-нибудь бредовая мысль, и все её тут же начинали обсуждать. Например, однажды нам приспичило подсчитать, каким слоем фекалий покроется поверхность Земли, если весь дневной удой человечества размазать по ней равномерным слоем. В качестве исходных данных нами были использованы следующие величины:
- радиус планеты,
- приблизительное количество народонаселения, и
- оценочная производительность одной особи нашего вида.
Последний пункт почему-то вызвал всеобщее замешательство. Но, в конце-то концов, мы же были учёными, и ложные предстваления об этике не должны были помешать нам в решении важных научных задач. И не помешали в итоге.

В другой раз я застала доску всю изрисованной какими-то графиками и исписанной формулами, вид которых всколыхнул внутри меня смутные воспоминания о курсе математической статистики, прослушанном ещё в институте. Благополучно, надо сказать, прослушанном.

- Это что такое? - спросила я, неприязненно разглядывая доску, - Кривая роста цены на дрова на Южном полюсе?
- Это Сергей захотел узнать, с какой скоростью ему пришлось бы работать, если бы он захотел перелюбить за год всех женщин Земли.
- Серьёзно? Серж, и в чём затык?
Надо сказать, что гладя на Сергея, трудно было предположить у него наличие каких-то проблем в этой области.
- Видишь ли, - пояснил Василич, - Сергея интересуют только женщины в возрасте от восемнадцати до сорока лет, и мы пытались посчитать, какой процент от всех жителей они составляют. А это - Василич показал на основательно затертый не то график, не то диаграмму - кривая распределения народа по возрастам.
- А, так она не так пойдёт, - уже с заметным интересом я подошла к доске и заново изобразила оси, - а вот так...
На графике появилось нечто навроде гауссианы, но с началом в центре координат и максимумом в районе 35-40 лет.

И началось!

- Почему у тебя начало в нуле? Значит, умирает людей больше чем рождается?
- А у тебя что? Если бы всё было так, как у тебя нарисовано, половину народа составляли бы годовалые младенцы! Ты вокруг себя посмотри, так это?

Спорили мы долго, не помню уже, к чему пришли. Помню только, что бедному Сержу для осуществления своей мечты пришлось бы работать с частотой швейной машинки.

Может, и хорошо, что тогда ещё не было интернета.

Группа российских специалистов стояла возле проходной завода. Ждали Владимира. Необходимости в этом не было никакой, просто хотелось ещё немного постоять тут, на солнышке, прежде чем нырнуть на целый день в бетонные недра завода, освещённые безжизненными газосветными лампами. Все были примерно одного возраста, все аккуратно и тщательно одеты. Ежеутренняя попытка придать себе свежй вид могла бы считаться успешной, если бы не украшавшие лица всех специалистов тёмные очки, призванные защитить от яркого света воспалённые хроническим недосыпом и скверными мониторами глаза. Шла третья неделя командировки. Стояли молча, разговаривать не хотелось.

К группке подошёл заводской инженер по имени Петер, заклятый друг и ангел-хранитель. Поздоровался со всеми, крепко пожав руки, и тут же мимикрировал, приняв точно такую же расслабленную позу. От российских специалистов Петера отличало то только, что очки его были обычными, а не солнцезащитными.

Владимир, как всегда, был с утра деятелен и озабочен. Начав говорить ещё на подходе, он машинально здоровался: сначала вежливо кивнул Татьяне, единственной женщине в группе, потом протянул руку Петеру, как чужаку в компании, затем всем остальным, по кругу.

- Владимир, - вдруг ожил Петер, - почему ты не поздоровался сначала с Татьяной?
Петер любил русских, как Уизли-старший маглов, и никогда не упускал случая узнать что-то новое об их таинственных обычаях.
- Владимир поздоровался со мной, - возразила Татьяна.
- Но руку не пожал. Почему?
- С дамами не принято здороваться за руку, - растерянно ответил Владимир.
На лице Петера отразилась лёгкая досада.
- Почему я узнаю об этом сейчас, на восьмом году знакомства? Игорь, это действительно так?
Игорь олицетворял лучшие традиции русского офицерства, и считался экспертом в такого рода вопросах.
- Да, это так, - подтвердил он. - Ты можешь при определённых обстоятельствах поцеловать даме руку, но, уверяю тебя, сейчас не тот случай.

День начался. И закончился. Прошла ещё неделя. Командировка подходила к концу. Петер раздирался между желанием выудить из русских специалистов реализацию ещё пары-тройки своих хотелок и не менее сильной тягой выпроводить их как можно скорее, с тем чтобы вернуться к обычному размеренному существованию. Русским же хотелось с одной стороны провести ещё пару дней в этом раю, махнув куда-нибудь к тёплым источникам, а с другой - покинуть рай как можно скорее и не возвращаться в него как можно дольше. Командировка была не из лёгких.

Отмечали отъезд в "Финляндии", маленьком баре в центре старого города. К концу вечера все были изрядно пьяны и довольны друг другом. Прощаясь уже на улице, Петер склонился к руке Татьяны в галантном поцелуе.
- Теперь, надеюсь, тот случай? - спросил он Игорька, подпустив в голос гомеопатическую дозу яда.
- Вполне, - согласился Игорь.
Петер расцвёл.
- Только, знаешь... головной убор при этом принято снимать. - добавил Игорёк.

Здороваться с дамами за руку Петер не перестал. Видимо, кто-то рассказал ему пословицу про устав и монастырь.

Мало кто знает о существовании отряда космонавтов в нашем отделе. Легенду о Первом Космонавте я рассказывала так часто, что она мне самой, признаться, надоела. К тому же речь там идёт о людях мало мне знакомых, да и достоверность её весьма сомнительна. Зато о последующих первопроходцах Космоса я знаю всё.

Старый мой начальник, Альфред Сергеевич, бескорыстно, и даже как-то по-детски любил деньги. Стоило на горизонте забрезжить надежде на какой-нибудь контракт, даже весьма сомнительный, как он тут же вставал в стойку. Как суррикат на кочке, длинненькое тело вытянуто в струнку, носик по ветру, лапки на готове. Где? Где добыча?
Прибежит, бывало, к нам с Томкой, весь в нездоровом оживляже, "Девочки, надо посчитать!" На чём считать? Чем? И что конкретно? Да пофиг! "Вы посчитайте вариантики, а я потом словами разбавлю".

В тот раз, о котором пойдёт речь, бабло и вправду обещало быть воистину немеряным. Кажется, что-то связанное с какой-то мифической марсианской экспедицией. Состоится ли экспедиция, никто не знал, но поиметь с неё навар мечтали многие. Тема неизменно всплывала во всех курилках, народ жадно ждал.

Альфред Сергеевич появился на пороге нашей комнаты в каком-то совсем уже умопомрачённом состоянии. Быстрым и высоким голосом протараторил что-то маловменяемое, подпрыгнул от восторга, нелепо дёрнув ножкой, и скрылся за дверью.

Мы с Томкой посмотрели друг на друга. Вид у обеих был несколько птичий. Так смотрят курицы, когда вдруг увидят нечто такое, что не умещается в их мизерные мозги.

- Кажется, к нам заходил Альфред Сергеевич? - полувопросительно сказала я после непродолжительной паузы, и приглашающе замолкла.
- Да, - подтвердила Томка. - Он сказал, что собирается экспедиция на Марс. В связи с этим он хотел бы знать наш точный возраст и некоторые другие паспортные данные.

Баблосы и вправду были по тем временам шикарные. На них я купила свой первый телевизор.
Телевизор назывался "Орион".

Без сомнения, мы с Томкой были впереди планеты всей! На наимоднейшем PC-286, на коленке, из собственной головы мы изобрели то, о чём не имели и понятия. Мы объединили ряд расчётных программ в единый комплекс и сотворили к нему графическую оболочку. Теперь уже не надо было, закатывая глаза под черепушку, представлять себе немыслимые пересечения криволинейных поверхностей, не надо было знать характеристики материалов в непредставимых величинах, рассчитывать на калькуляторе координаты невидимых осей. Программка делала всё: подготавливала задачу к расчёту, показывала красивую расчётную схему, проверяла ошибки, позволяла вносить изменения, рекомендовала методику решения, а потом и показывала результаты расчётов в удобном и доступном для анализа виде. Да много чего ещё она умела! Ах, как же было хорошо! Если бы не Бухарик!
Автор графического пакета, к которому мы обратились за консультацией, долговязый застенчивый юноша, чуть с ума не сошёл, когда узнал, что его изобретение кому-то могло понадобиться. Мы и сами тогда были молоды и сильны. Мы бы могли такого наделать!

В разгар того весёлого времени, когда мы с Томкой, объединившись в счастливую пару, двигали своё ремесло по глинистому бездорожью Компьютерры, в нашем отделе появился Анатолий Андреевич. Плотный и приземистый, он мгновенно получил прозвище Ротмистр.

Однажды Арнольд Сергеевич, осеменённый очередной бредовой идеей, притащил нам для рассмотрения некую страннейшего вида кракозябру. Как обычно, надлежало составить расчётную схему уродца и выяснить его характеристики. Мы вежливо поинтересовались, помнит ли Арнольд Сергеевич о текущей нашей работе, и верно ли оценивает её объём. Оказалось, да, помнит. Поэтому выделяет нам в помощь Анатолия Андреевича.
- Да, - важно из-за плеча начальника подтвердил Ротмистр. – Пусть девочки подготовят данные, а я посчитаю.
Мы захлебнулись от такой наглости. Он посчитает! После предварительной работы собственно расчёт состоит из нажатия одной кнопки и пятиминутного ожидания результата.
- Но у вас же всё готово. Чего вам стоит? – безмятежно отозвался Ротмистр.

Затык случился, когда Ротмистру понадобилось рассчитать координаты семи точек, равномерно размещённых на окружности.
- Девчонки, почему семь? Пусть шесть, как обычно.
- А в чём проблема?
- Но ведь 360 градусов на 7 нацело не делится!

Анекдот ветром разнёсся по коридору.
- Пусть Анатолий Андреевич представит, что в окружности 350 градусов, и тогда всё прекрасно поделится.
- А окружность-то не знает, что в ней 360 градусов, и поэтому легко делится на любое количество секторов, - глумились сотрудики.

Апельсин поделили как всегда. Поровну.

Мы жили в новом доме уже второй год. Старую нашу хрущёбу давно снесли. Я о переезде не жалела нисколько, а мама вспоминала о двух годах, проведённых в этой ужасной дыре, с теплотой и нежностью. Её самая первая квартира, куда они переехали с отцом сразу после моего рождения, была точно такая.

Наш общительный сосед снизу перезнакомился с половиной жильцов дома в первый же день. Вторую половину он окучил за следующую пару недель. При этом он подробно помнил, кто откуда приехал, что на этом выгодал, чем занимался и сколько зарабатывал.
Квартира была сдана с отделкой, но Бог мой, какое всё было убогое и сиротское! И вот когда нам окончательно опротивели зелёненькие обойчики в кухне, розовенькие в комнате и серенькие на потолке, когда невмочь уже стало спотыкаться о задранный на стыках дешевенький линолеум, мы созрели на ремонт. И нет ничего удивительного, что именно Иван сосватал нам сантехника, живущего в соседнем подъезде.

Окончив очередной этап работ, сантехник сидел у нас в кухне, пил крепкий чай с пряниками и развлекал нас разговорами. Сантехника звали Константин. Лет примерно сорока, хорош собой, с гладкой речью и тёплым голосом, он был приятен во всех отношениях. Да и разговоры его как-то уютно ложились на душу, пробуждая давние и родные воспоминания. Константин рассказывал о своём детстве, проведённом на окраине Москвы. Завод, теплицы, глинистая речка… Мы слушали с интересом, но несколько отстранённо, до тех пор, пока не прозвучало то единственное слово, заставившее нас переглянуться, и уже не отвлекаться от повествования. Моссельмаш.

Моссельмаш. Страна моего детства. И одновременно страна маминого детства. Два мира, и похожих, и непохожих друг на друга. Два мира, имеющие общее пространство в двадцать лет. Как часто мы вспоминали то время и то место. А ты помнишь… нет, наверное, не помнишь… возле Чикаго был галантерейный магазин. Как не помнить? Он был в первом этаже, но высоко, туда вела крутая лестница вдоль стены. А булочную на набережной помнишь? Конечно, помню. Круглые хрустальные витрины, конфеты, выложенные красивыми горками и перевязанные лентами… там всегда так пахло… А что было за ней? Кажется, парикмахерская? Да, там одно время работала бабушка. Картофельное поле, и бабушка, быстро пересекающая его, чтобы сорвать единственный сиреневый цветок… хрустальная ваза фестонами на подоконнике с диковинным букетом из веток, цветов и трав с жёлтыми метёлками… Запах краски на нагретом солнцем балконе. Особенный гулкий звук, с которым открывалась дверь в комнату, дверная ручка с костяной накладкой…

Как много изменилось! Лучше всего понимаешь, как долго ты живёшь, когда исчезает то, что ты помнишь.

Семья Константина получила комнату в доме из красного кирпича, стоящего возле моссельмашевской проходной. Потом остальные жильцы разъехались, и они заняли всю квартиру. Этот дом я помню с детства. В праздники его украшала иллюминация – поздравление, написанное на фанерном щите, и самые обычные лампочки по краям плаката. Это было так красиво и нарядно!

- Костя, а не сын ли ты Эрика?

Мамин вопрос застал Константина врасплох. Он отложил пряник и посмотрел на неё с новым интересом.
Эрик был на несколько лет старше мамы, поэтому они особо не дружили. Но она помнила его ещё мальчиком, он тоже был частью того мира…

Мне почему-то иногда бывает так жалко всех нас.

Сказка про слонов.

Иногда мне кажется, что в контору в отдел пусконаладки сознательно собрали людей, не способных выполнять очевидные действия, руководствуясь вполне чёткими инструкциями. Дескать, если уж эти гобилны смогут довести работу до конца, то методику можно считать успешной, ею может пользоваться любой дебил, привычно действующий в экстремальных условиях видимой ограниченности.

По ходу дела специалисты из отдела пусконаладки правят под себя наши вылизанные и красивые инструкции, внося туда подробности, предназначенные облегчить труд заводского персонала. Инструкции тихо гибнут под слоем вязкого словесного помёта. Ну зачем, бога ради, писать "В окне выполняемой задачи подведите курсор манипулятора к экранной кнопке "Пуск" в группе "Управление задачей", после чего нажмите левую кнопку манипулятора" вместо очевидного "Нажмите кнопку Пуск"? И зачем называть мышь каким-то непонятным манипулятором? И где у него, чёрт побери, левая кнопка? Человек тупо смотрит на пальцы, у него мгновенно вскипают мозги от обилия экранных, мышиных и клавиатурных кнопок, он уже не может разобраться, на что ему нажимать, а главное, начисто теряет логику событий, забывая что и для чего он делает.

Во время той командировки, о которой пойдёт речь, на заводе среди прочих наших специалистов присутствовал Дмитрий из пусконаладки, и именно он должен был ставить моё барахло на местное железо. Естественно, дело растянулось в длительную переписку, я что-то правила и отсылала на завод, кое-как выясняла характер возникающих в ходе дела проблем, снова правила, снова отсылала...

В какой-то очередной день почта с утра барахлила, и к полудню сдохла совсем. Сначала мы по инерции слали друг гдугу осмысленные письма, но, не получая ответов, скатывались на идиотские "Почему не отвечаешь?", "Ты меня слышишь?" и прочие бессмысленные реплики. Последнее письмо, которое я отправила Дмитрию, выглядело так:

"Алекс Юстасу. Слоны летят на запад. Подтвердите наличие связи"

Тут надо рассказать ещё об одной особенности функционирования нашей почты. Наш любимый враг Петер, заводской специалист, сильно нам не доверял. Честно сказать, правильно делал, мы частенько ради пользы дела пудрили ему мозги. Поэтому он организовал отправку копий всех писем, приходящих на наш заводской почтовый ящик, на свою машину. Никакие наши доводы не имели успеха, а наша настойчивость только укрепляла его уверенность, что он всё делает правильно.
- Петер, - говорили мы, - там могут быть и личные письма.
- Я ваших писем читать не стану.
- Ну, подумай сам, зачем тебе знать, как Дмитрий обозвал Татьяну, и куда Татьяна послала Дмитрия? Что нам, базар ради тебя фильтровать?
- Зачем? Я буду учить язык.

На заводе шёл пуск технологической линии, и местный персонал работал не в обычном режиме, а по сменам. Тот день Петер провёл дома, и когда вечером прочухалась почта, и письма, застрявшие где-то на полпути, ссыпались в оба адреса, Петер получил целый ворох посланий. Последнее его заинтриговало.

Петер прискакал на завод к вечерней смене, отловил в сортире Дмитрия, и прижал его к стенке:
- Дмитрий, Татьяна писала про слонов, - начал он.
Дмитрий, как всякий нормальный человек, давно забыл про то дурацкое письмо, а потому сильно удивился.
- Татьяна писала про слонов? Мне?
Петер понял, что ему очередной раз морочат голову, скрывая что-то важное. Это его раздосадовало.
- Да, Дмитрий. Татьяна писала тебе про слонов, - настойчиво повторил он, - Она сказала, что слоны летят на запад. Дмитрий, что это значит? Что она хотела этим сказать? Что к нам сюда едет ваше руководство?

Дмитрий тихо сполз по белой кафельной стенке.

Это было давно, теперь Петер и сам научился виртуозно пудрить мозги.
Для пользы дела.