Данный факт нельзя игнорировать под предлогом того, что он просто не существует; хотя исключить его из поля зрения очень соблазнительно для мыслителей и интеллектуалов, поскольку он не вписывается в их привычную систему представлений.

Возьмем для примера мотив дерева. Предположим, что я- исследователь, у которого присутствует комплекс дерева, поэтому я начну именно с него. Так как у меня есть некоторая эмоциональная зависимость от этой темы, я могла бы рассуждать следующим образом:
«Миф о солнце и миф о дереве, безусловно, взаимосвязаны, так как по утрам солнце поднимается на востоке из-за деревьев». Рассмотрим для примера рождественскую елку. Каждое Рождество дерево дает новую жизнь солнцу во время зимнего солнцестояния. Следовательно, все мифы о солнце в то же время являются и мифами о дереве. Кроме того, дерево - это и образ матери. Известно, например, что в Саксонии до сих пор считается, что красивые девушки растут под листьями деревьев, и я могла бы показать картины, изображающие детей, которые вырастают из дерева. Говорят, что души неродившихся детей обитают под листьями деревьев, и поэтому в Германии, Австрии и Швейцарии в центре деревни обязательно растут деревья. Таким образом, дерево олицетворяет и Великую Мать. Однако дерево - это мать не только жизни, но и смерти, так как именно из него делают гробы, а в некоторых странах существовали обряды захоронений на деревьях или в деревьях. Так, например, шаманов приполярных племен и людей из некоторых племен на севере Канады хоронили именно в дереве. Возможно также, что вавилонские культурные сооружения, так называемые зиккураты, и те столпы, на которые персы клали своих усопших, являются символическим образом дерева. Приходило ли вам когда-нибудь в голову связывать между собой дерево и источник? Под каждый деревом есть родник. Например, под мировым деревом Иггдрасиль находится источник Урд.
Также я могу показать вам вавилонские печати, на которых изображено дерево, а под ним - источник жизни. Таким образом, все мотивы живой воды (воды жизни) на самом деле являются мотивами дерева. Следовательно, когда мотив живой воды проникает в другие мифы, он вносит с собой и мифологию дерева. Это очевидно, и каждый может это увидеть. Сюда же можно было бы добавить луну. Далее, по аналогии с матерью, дерево - это женщина, но в то же время оно - и отец (так как является фаллическим символом). Например, в хрониках ацтеков название исконной земли, куда переселились ацтеки и майя, означает сломанное дерево или ствол определенной формы, а форма ствола - это фаллический символ отца. В некоторых историях рассказывается о женщине, в чрево которой попало семя дерева, когда она проходило мимо него. Таким образом, становится совершенно ясно, почему дерево - это отец и почему оно также символизирует солнце, которое, в свою очередь, являет собой фигуру отца.
Если же у вас комплекс солнца, то в вашем представлении все что угодно становится соотнесенным с солнцем; а если комплекс луны, то, соответственно, все связывается именно с ней.
В бессознательном все архетипы взаимодействуют и влияют друг на друга. Это похоже на то, что происходит при печатании наложенных друг на друга фотографий, которые уже никак нельзя представить в отдельности. Вероятно, нечто подобное происходит и в бессознательном, что обусловлено его относительной вневремен-ностью и внепространственностью. Это можно наблюдать при одновременном предъявлении в одном изображении сразу нескольких. Выделить из них какое-то одно можно только в том случае, если осуществлять это с помощью интеллекта: в процессе поиска ваш взгляд падает на одно из них, а на какое - зависит просто от того, на что вы обратили внимание в первую очередь, так как вы все равно всегда имеете дело с коллективным бессознательным в целом. Таким образом, для одного ученого мать- это все, для другого же - все заключено в жизни растений, а для третьего- нет ничего важнее солярного мифа. Удивительно то, что подобные интеллектуалы, обнаружив взаимосвязь между, скажем, деревом и солнцем или деревом и гробом, добавляют в связи с этим «конечно», «очевидно» или «естественно». Например: «Очевидно, что дерево - это мать». Поэтому нужно осмотрительно относиться к тому, в каком контексте автор употребляет такие слова. Архетипические связи и в самом деле являются очевидными и естественными, а следовательно, заманчиво использовать именно такие определения. И когда автор говорит, что нечто является «естественным» или «очевидным», он уверен, что все его читатели попадут в ту же ловушку. Но в такую западню попадают не все, а только те индивиды, которые принадлежат к мыслительному типу. Остальные же, после некоторого сопротивления, понимают, что не может все что угодно стать всем что угодно, и приходят к тому, что между символами существует различие в их эмоциональной ценности.

Можно предположить, что и христианство когда-то имело корни в местном предании, после чего развилось в более общий миф. В своей книге Эон. Исследования феноменологии Самости» («Aion») Юнг подробно останавливается на том, почему загадочная и производящая глубокое впечатление личность Иисуса из Назарета, о котором мы знаем так мало, включает в себя такое громадное число проекций, например символы рыбы, агнца и многие другие архетипические символы Самости, хорошо известные людям. Однако многие из них в Библии не упомянуты (например, павлин - раннехристианский символ воскресения и Христа). Существовавшие в поздней античности мифологические представления постепенно объединялись вокруг личности Христа. Специфические черты Иисуса из Назарета сглаживаются до такой степени, что в основном мы сталкиваемся лицом к лицу с символом бого-человека, который амплифицирован многими другими архетипическими символами. Таким образом фигура Иисуса обобщается, но вместе с тем приобретает и свою специфику. Например, это нашло отражение в раннехристианской патристике, возражавшей против предпринимавшихся в то время попыток представить Иисуса Христа в качестве еще одного Диониса или Осириса. В то время можно было услышать, как люди говорили: «Да, мы знаем вашего Иисуса Христа и почитаем его, но в виде Осириса». Апологеты приходили в ярость от подобных слов, они утверждали, что Христос - не то же самое, а новый мессия. В результате этого возник спор относительно нового боговоплощения, которое как они говорили, следует рассматривать в ином свете, а не сводить к уже известным мифам. Люди говорили о Христе: «Но это же Осирис! Это наш Дионис! Мы знаем страдающего и растерзанного Бога с очень давних времен». И отчасти они были правы: в данном случае мы имеем дело все с тем же общим архетипическим паттерном. Но их противники были тоже правы, настаивая на том, что перед нами совершенно иное культурное осознание в особой и новой форме.
Нечто похожее произошло в Южной Америке, когда конкистадоры обнаружили у аборигенов ритуал распятия на кресте. Один из отцов иезуитов предположил даже, что, по всей видимости, дьявол внушил подобное этим людям, чтобы отвернуть их от обращения в истинную веру. Однако гипотеза об архетипической природе человеческой психики облегчает ответы на подобные вопросы, снимая необходимость вдаваться в ненужные споры о религиозных мифах. Разные версии - это получившие различное развитие формы архетипа. Нужно отметить, что как только образуется (констеллируется) жизненно важное архетипическое содержание, оно стремится занять место центрального символа новой религии. Если же архетипическое содержание имеет отношение просто к человеческому благополучию, а не образовано особым образом, то оно обретает бытование в фольклоре. Так, например, во времена Христа идея богочеловека, существовавшая до этого века, превратилась в пророчество чрезвычайной важности (в то, что должно было осуществиться во чтобы то ни стало). Именно поэтому она и превратилась в новое откровение, в «новый свет». И под ее воздействием было создано все то, что мы сейчас называем христианской цивилизацией (также как просветление Будды послужило основой для создания буддийской религии).

У одного короля дочь - очень красивая, но такая гордая и надменная и такая любительница насмехаться над людьми, что отказывала всем своим женихам одному за другим. В каждом из них она находила какой-нибудь смешной недостаток. Одному из своих женихов, у которого был слегка заостренный подбородок, она в насмешку дала прозвище Дроздобород, и того прозвали с тех пор Королъ-Дроздобород. В конце концов старый король, выведенный из себя таким поведением дочери, дал клятву, что отдаст ее за первого же нищего, который появится у дворца. И вскоре, когда под окнами зазвучала скрипка нищего музыканта, которая привлекла внимание короля, он осуществил свою угрозу, отдав скрипачу в жены свою дочь (в одном из вариантов для привлечения внимания используется золоченая прялка).
Принцесса становится женой нищего скрипача, но она не способна вести домашнее хозяйство, и муле недоволен ею. Он заставляет ее стряпать, затем плести корзины и прясть пряжу, но ни с одной работой она не может справиться. Наконец, он поручает ей торговать глиняной посудой на рынке. Но однажды пьяный гусар разбивает ее посуду, во весь опор проскакав на своем коне. Дома муж бранит ее за понесенные убытки и говорит, что она не годится ни для какой приличной работы, поэтому придется отправить ее в соседний королевский замок в качестве посудомойки.
Однажды ночью бедная женщина узнает, что в замке будет бал по случаю женитьбы принца. Она украдкой поднимается наверх, чтобы посмотреть сквозь неплотно прикрытые двери на танцы. Слуги бросают ей объедки, и она собирает их в свои карманы, чтобы отнести домой. И вот, когда она с грустью смотрит из-за спин слуг на танцующие пары, к ней неожиданно приближается принц, хозяин замка, и приглашает на танец. Покраснев от смущения, бедняжка отказывается и пытается выскользнуть из зала, но в это время, к полному ее стыду, объедки начинают сыпаться из ее карманов. Принц, однако, догоняет ее и признается, что он и есть тот самый Король-Дроздооород, над которым она когда-то так безжалостно посмеялась, а кроме того, еще и ее нищий муж-музыкант, за которого он себя выдавал после ее отказа, а также и гусар, перебивший ее горшки, и что весь этот маскарад он затеял для того, чтобы сломить ее гордость и наказать за высокомерие. (Grimm's Fai/y Tales, Routledge, 1948, London, 244.)
Имя «Дроздобород» (Trushbeard) имеет структурное сходство с «Синей Бородой» (Bluebeard), однако Синяя Борода - убийца, и ничего более; он не способен преобразить своих жен, равно как не способен и сам преобразиться. Он воплощает вызывающие сходство со смертью, свирепые аспекты анимуса в его наиболее дьявольской форме; от него можно лишь бежать. С анимусом в таком обличье мы часто встречаемся в мифологии. (См. так же.«Чудо-птица» и «Разбойник-жених»).
Это обстоятельство выдвигает важное различие между анимой и анимусом. Мужчина в своем первобытном качестве - охотника и воина - приучен убивать, и анимус, обладая мужской природой, как бы разделяет с ним эту предрасположенность. Напротив того предназначение женщины заключается в служении жизни, и, действительно, анима вовлекает мужчину в жизнь. Другая характерная черта анимы, а именно ее всецело смертоносный аспект, в сказках проявляется не часто; скорее можно говорить о том, что анима представляет для мужчины архетип жизни.
Анимус в его негативной форме образует, по-видимому, противоположность такой установке. Он уводит женщину от жизни и таким образом «убивает» для нее жизнь. Он имеет отношение к царству духов и стране смерти. Иногда анимус может прямо выступать как персонификация смерти, например, во французской сказке из собрания Дидериха (Diederich) под названием «Жена Смерти», содержание которой излагается ниже (Franzosische Volks-marchen, S 141).
Некая женщина отказывает всем своим поклонникам, но принимает предложение Смерти, когда тот появляется. Пока муле отсутствует по своим делам, она одна Живет в его замке. Брат этой женщины приезжает к ней в гости, чтобы посмотреть на сады Смерти, и они вдвоем совершают по ним прогулку. После этого брат решает освободить сестру, вернув ее снова к жизни, и тут она обнаруживает, что, пока она отсутствовала, прошло пять тысяч лет.
В цыганской сказке с таким же названием рассказывается приблизительно следующее:
Как-то вечером у дверей уединенно стоящей хижины, где живет одинокая бедная девушка, появляется незнакомый путник с просьбой о ночлеге. В течение нескольких дней он получает у девушки кров и пищу и, в конце концов, влюбляется в нее. Они женятся, а вскоре она видит сон, в котором ее муж является перед ней весь белый и холодный, из чего явствует что он - Король Мертвых. Вскоре после этого муж вынужден на время расстаться с ней, чтобы вернуться к своему скорбному занятию. Когда же наконец он открывает жене, что он действительно, не кто иной, как Смерть, та умирает от удара, пораженная ужасом. (Zigeunermarchen, S. 117).
Благодаря анимусу у нас часто возникает ощущение отделенности от жизни. Мы чувствуем себя измученными и не способными жить дальше. В этом проявляется пагубная сторона влияния анимуса на женщину. Он перекрывает каналы, связывающие ее с жизнью.
В своем стремлении изолировать женщину от внешнего мира анимус может принимать вид отца. В «Дроздобороде» рядом с принцессой нет никого, кроме отца, поэтому неприступность принцессы, отказывающей всем без исключения женихам, очевидно, как-то связана с тем, что она живет одна с отцом. Презрительная, осмеивающая, критическая установка, занятая ею по отношению к женихам, типична для женщин, которыми управляет анимус. Такая установка напрочь разрывает все связи с людьми.
Высокомерие дочери в подобной ситуации только по видимости вызывает гнев отца, в действительности же отец нередко сам привязывает дочь к себе и создает препятствия на пути предполагаемых женихов. Всякий раз, когда на заднем плане можно обнаружить в себе подобную установку, невольно убеждаешься в столь характерной для психологии родителей амбивалентности, когда они, с одной стороны, оберегают своих детей от встречи с реальной жизнью, а с другой - проявляют недовольство, что те оказываются не способны начать самостоятельную жизнь, покинув родной дом. (Отношения матерей со своими сыновьями очень часто развиваются по этой же схеме.) В качестве компенсации такой ситуации отцовский комплекс, вырабатывающийся в дочери, пытается причинить боль могущественному отцу тем, что заставляет девушку останавливать свой выбор на явно недостойных ее поклонниках.
В другой сказке анимус появляется сначала в образе старика, который позднее превращается в юношу, что является способом сообщить нам, что старик - отцовский образ - это только временный аспект анимуса и что под этой маской скрывается юноша.
Более яркий пример изолирующего воздействия анимуса даст сказка, в которой отец буквальном смысле запирает свою прекрасную дочь в каменный сундук. Впоследствии бедный юноша освобождает ее из заточения, и они вместе спасаются бегством. В туркменской сказке «Волшебный конь» отец отдает свою дочь дэву, злому духу, в обмен за ответ на загадку. В балканской сказке «Девушка и вампир» (Balkanmarchen, там же) юноша, являющийся на самом деле вампиром, обманом увозит девушку и помещает ее в могилу на кладбище. Она убегает через подземный ход в лес и молит Бога о каком-нибудь ящике, в котором она могла бы спрятаться. Для того чтобы стать недосягаемой для вампира, девушке приходится испытать все неудобства пребывания в полностью закупоренном пространстве, с тем чтобы, в сущности, защитить себя от анимуса.
Угрожающее воздействие анимуса и женскую защитную реакцию на него обычно трудно разделить, так тесно они слиты, и это лишний раз напоминает нам о двойственном характере, который носит деятельность анимуса. Анимус способен либо превращать женщину в парализованное в своих действиях пришибленное существо, либо, наоборот, делать се очень агрессивной. Женщины становятся или мужеподобными и самоуверенными, или, наоборот, демонстрирующими в своем поведении склонность к рассеянности, как если бы их душа во время общения была где-то в другом месте, что, возможно, и делает их очаровательно женственными, но несколько похожими на сомнамбулу; а все дело в том, что такие женщины совершают в эти минуты чудесные путешествия с анимусом-любовником, полностью погружаясь под его воздействием в грезы наяву, в чем едва ли отдают себе отчет.
Если вернуться к приводимой выше сказке, то появляющийся там принц открывает ящик с томящейся в нем девушкой, выпускает ее на свободу, и они женятся. Образы наглухо запечатанной коробки и каменного сундука призваны передать состояние отрезанности от жизни, которое испытывает одержимая анимусом женщина. В противоположность этому, если вы обладаете агрессивным анимусом и стараетесь вести себя непринужденно, то именно анимусу всегда принадлежит решающая роль в ваших действиях. Однако некоторые женщины не хотят быть агрессивными и чересчур требовательными, а в результате не дают выхода своему анимусу. Они попросту не знают, как обращаться с анимусом, и поэтому, во избежание возможных осложнений с ним, предпочитают быть подчеркнуто вежливыми и крайне сдержанными в своих проявлениях, замыкаясь в себе и становясь в каком-то смысле собственными узницами. Такое положение вещей тоже нельзя считать нормальным, но оно проистекает из противодействия женщины своему анимусу. В одной норвежской сказке некая женщина вынуждена носить деревянную накидку. Такое обременительное одеяние, изготовленное из жесткой природной ткани, дает наглядное выражение скованности в отношениях индивида с миром, а также того бремени, каким становится для человека подобная защитная броня. В этом смысле мотив неожиданного попадания в западню - как он реализуется, например, в эпизоде, когда ведьма на морском берегу сталкивает Ринга в бочку - говорит не только о том, что человек стал жертвой злых чар, но и о том, что в результате действия этих чар он получил своеобразную защиту. В историческом плане, анимус - подобно аниме - имеет дохристианский облик. Дроздобород (Drosselbart) - одно из имен Вотана, также как и «Конебород» (Rossbart).
В сказке про Короля Дроздоборода дело сдвигается с мертвой точки, когда выведенный из себя отец решает выдать свою дочь за первого попавшегося бедняка. В вариантах этой сказки девушку может, например, пленить прекрасное пение нищего певца за окном, а в скандинавской параллели героиню зачаровывает вид золоченой прялки в руках нищего. Иными словами, анимус обладает для героини этих сказок чарующей и притягательной силой.
Прядение пряжи имеет отношение к принятию желаемого за действительное. Вотан-повелитель желаний, который выражает самую суть такого рода магического мышления. Ср.: «Желание вращает колеса мысли». Как прялка, так и само прядение присущи Вотану, и не случайно в нашей сказке девушка вынуждена прясть, чтобы материально поддержать своего мужа. Анимус, таким образом, овладел ее собственно женской активностью. Опасность, скрывающаяся в анимусе, который берет на себя собственно женскую активность, заключается в том, что это приводит к утрате женщиной способности мыслить реально. Следствием этого являются вялость и апатия, овладевающие ею, поэтому, вместо того чтобы думать, она лениво «прядет» свои грезы и разматывает нить воплощающих ее желания, фантазий, а то и того хуже - плетет заговоры и интриги. Дочь короля в «Дроздобородс» погружена именно в такого рода бессознательную деятельность.
Другая роль, в которой может выступать анимус,- это роль бедного слуги. С неожиданной отвагой, проявляемой им несмотря на его скромное обличье, мы сталкиваемся г, одной сибирской сказке.
Жила одинокая женщина, у которой никого не было, кроме ее слуги. Отец женщины, от которого ей достался слуга, уже умер, и в слуге проснулась непокорность. Тем не менее, когда ей понадобилось сшить себе шубу, он согласился пойти и убить для этого медведя. После того как он справился с этой задачей, женщина стала давать ему все более трудные поручения, но каждый раз слуга справлялся с ними. И оказалось, что, хотя слуга и выглядел бедным, на самом деле он был очень богат.
Анимус производит впечатление бедного человека и зачастую ничем не обнаруживает великих сокровищ, имеющихся в его распоряжении. Выступая в данной роли-бедняка или нищего - он заставляет женщину поверить, что и у нее самой ничего нет. Это - наказание за предубеждение против бессознательного, а именно обеднение сознательной жизни, перерастающее в привычку критиковать других и самого себя.
Женившись на принцессе, скрипач как бы ненароком рассказывает ей о богатстве Дроздоборода, и принцесса горько сожалеет, что в свое время отказала ему. Испытывать раскаяние из-за того, что в свое время не удалось сделать, очень характерно для женщины, находящейся во власти анимуса. Оплакивание того, что могло бы быть, но упущено нами,- это суррогат чувства вины. В отличие от подлинного чувства вины, такое оплакивание совершенно бесплодно. Мы впадаем в отчаяние из-за того, что наши надежды полностью рухнули, а значит и жизнь, в целом, не удалась.

Но в сборниках народных сказок эта же самая Баба-Яга выступала по большей части в совсем другом качестве. Да вспомните сами: кто никак не возражает против того, что его жилище вертят как хотят? Кто, поинтересовавшись для порядка, с чего бы это нынче запахло русским духом, принимает затем гостя сверхрадушно, кормит его и поит, кто созывает зверей и птиц и расспрашивает, нет ли у них для героя «новой информации»?

Баба-Яга встречает гостя добром и лаской, несмотря на то, что сказочный герой с нею отнюдь не вежлив, не просителей, не деликатен, а, наоборот, груб и порой привередлив («Сначала добра молодца накорми, напои, спать уложи, а потом и спрашивай!»).

Мало того. В некоторых сказках Баба-Яга, как выясняется по ходу действия, приходится герою родственницей — например, оказывается теткой его жены, которую он как раз (жену, а не тетку) и разыскивает.

Не надо быть специалистом — исследователем фольклора, чтобы обратить внимание на все эти странности. Я уверен, что и вы замечали, насколько симпатичной выглядит Баба-Яга в ряде сказок. Недавно я прочел у Валентина Берестова, в великолепной книге «Два огня», как радовался С. Маршак тому, что «яга» происходит от индийского йог, и, выходит, Баба-Яга в точном переводе значит — «мудрая женщина». Вполне понимаю радость Самуила Яковлевича. Но за симпатичностью Бабы-Яги скрываются еще и не такие тайны. И в ее сказочных поступках есть куда больше нуждающегося «в разъяснениях, чем кажется при чтении сказки профану вроде меня.

Словом, очень сложный образ эта самая Баба-Яга. Несколько лет назад журнал «Юность» поместил отличную пародию на стандартные школьные сочинения, написанную Марком Розовским. Его «сочинение» посвящалось как раз животрепещущей теме: «Образ Бабы-Яги в русской литературе». В плане сочинения не зря стояли подпункты о положительных и отрицательных сторонах его героини. Вот этот план:

I. Вступление. Историческая обстановка в те еще годы.
II. Главная часть. Показ Бабы-Яги — яркой представительницы темных сил.

ЧЕРТЫ БАБЫ-ЯГИ
1. Положительные:
а) смелость,
б) связь с народом,
в) вера в будущее.
2. Отрицательные:
а) трусость,
б) эгоизм,
в) пессимизм,
г) костяная нога.
3. Бабизм-ягизм в наши дни.

А теперь я попробую открыто использовать чужой труд: напишу о Бабе-Яге сочинение по этому самому плану. Разве что позволю себе переставить «пункты». Только юмора здесь почти не будет — в меру моих скромных сил, — а научной основой служат серьезные научные труды, преж-де всего книга Проппа, которую я назвал.

Мне ужасно хочется хотя бы попытаться передать вам ощущение, испытанное при ее чтении. Может быть, его стоит сравнить с восторгом, охватывающим мальчишку, когда перед ним впервые приоткрывается крышечка часов и он видит колесики и зубчики, от которых, выходит, и зависит движение стрелок…

Ошалев от изумления,, я видел, как все новыми и новыми сторонами поворачивалась ко мне избушка на курьих ножках.

Так вот, о Бабе-Яге, с которой каждый из нас самоуверенно считает себя хорошо знакомым. Приглядимся сначала к внешнему виду этой то доброй, то коварной особы, к ее росту и к ее жилищу. Имея в виду прежде всего размеры последнего. Вот отрывки из типичных описаний: «На печке лежит Баба-Яга — костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос…», «и лежит Баба-Яга, в одном углу нога, в другом — другая».

Вы не находите, что Бабе-Яге тесновато в избушке? Ведь она занимает ее всю целиком! А между тем Баба-Яга отнюдь не великанша. Там, где сказка снисходит до более подробного описания ее внешности, перед нами оказывается сгорбленная старушонка.

Что же это за избушка такая, в которой человек еле помещается — и притом лежа? Гроб — вот ответ ученых. Простите, но тогда выходит, что сама Баба-Яга — мертвец?

Именно так, — отвечают исследователи фольклора. На это четко указывает еще одна деталь в описании Бабы-Яги, нам-то с вами примелькавшаяся еще в раннем детстве. У нее костяная нога. Что это значит? Ответ нельзя назвать «аппетитным», — нога костяная потому, что тканей на ней уже нет. Костяная нога — один из признаков трупа. (Кстати, — как часто мы не задумываемся над смыслом привычных слов! — если я удивлялся доброте Бабы-Яги, то уж совершенно не пытался хоть как-то объяснить или конкретно представить себе эту костяную ногу. А вы?).

Но размеры избушки и ужасная нога — только наиболее бросающиеся в глаза свидетельства «посмертного состояния» Бабы-Яги. Для специалистов оно не менее очевидно подтверждается тем обстоятельством, что Баба Яга сразу чует «русский дух».

Мертвец опасен для живых — в представлении древних, — недаром же гроб часто был, с их точки зрения, для покойника не только жильем, но и тюрьмой (порою его закрывали на замок, который можно было отпереть только снаружи, а бинты египетских мумий прямо произошли от веревок, которыми до того связывали труп).

Совершенно естественно, что и живой — враг мертвого. Поэтому Баба-Яга, представитель загробного мира, накидывается на пришельца с вопросами, в которых звучит явная угроза. А герой начинает вести себя, на первый взгляд, весьма странно. Он требует, чтобы его напоили, накормили и в баню сводили. Тут бы, кажется, и съесть нахала; но именно с этого момента Баба-Яга вдруг преображается в его добросовестную помощницу. Почему? Разгадка проста, хотя неожиданна. Герой доказал Бабе-Яге, что тоже принадлежит к ее миру — миру мертвых, ведь он готов есть ее пищу.

Любопытно вот что. Точно так же мертвеца, появившегося среди живых, в сказках и легендах узнают по тому, что он отказывается от пищи.

В русских сказках, где участвует Баба-Яга, герой и вправду ест то, что она ему предлагает, — слишком много времени прошло с момента рождения сказки, и затаенная суть происходящего уже не понимается многими поколениями рассказчиков… А вот индейцев Северной Америки, — а значит, и их сказки — исследователи застали на куда более ранних стадиях развития. И в американских сказаниях герой только притворяется, что ест в гостях у индейской «Бабы-Яги». Индейцы еще твердо помнят, что пища мертвеца недоступна живому.

Вспоминает В. Я. Пропп и о том, что в древнеперсидской религии душу, явившуюся на небо.

осыпают вопросами, но бог Агура-Мазда предлагает прекратить допрос и сначала покормить «новичка». И древние египтяне раньше, чем закрыть мумию в склепе, символически кормили ее…

Словом, Баба-Яга — представитель «царства мертвых», «загробный покровитель». Но — и не только. Мертвец может, по представлениям древних, причинять зло, поэтому (но не только поэтому, как вы узнаете дальше), она иногда выступает в мало приятном амплуа злодейки. Но то, что писатели закрепили за нею только это амплуа, честное слово, несправедливо.

Ведь в сказках о Бабе-Яге явно (для ученых) сохранились пережитки матриархата — недаром герой порою оказывается ее родственником, притом обязательно по женской линии. Это заставляет вспомнить о женщине — мудрой главе рода, даже о тотемном предке по женской линии.

Во многих сказках Баба-Яга выступает правительницей мира животных. Одна Баба-Яга созывает зверей, другая птиц, третья— рыб… Тут опять перед нами тотемный предок в роли покровителя героя и хозяина леса одновременно. Как видите, «связь с народом» у Бабы-Яги налицо. Есть у Бабы-Яги еще одно свойство, которого сразу не заметишь. Она вынюхивает, она выслушивает, но — в народных сказках — словно бы не видит своих героев. Крупнейший русский фольклорист Потебня полагал, что есть достаточно косвенных признаков, говорящих о слепоте Бабы-Яги. В мифах народов, живущих охотой, не надо даже искать таких косвенных признаков — там о слепоте персонажей, соответствующих Бабе-Яге, говорится открыто. И в русских сказках когда-то, видимо, дело обстояло так же. Но почему Баба-Яга должна быть слепой? Опять надо обратиться к «естественной» логике первобытного человека. Он-то ведь считал, что его самого в его «царстве живых» со всех сторон окружают невидимые для него (но видимые для шамана) духи мертвецов. Значит, живой человек в царстве мертвых тоже окажется невидимым. Живучесть этой логики Пропп демонстрирует на примере, который и вам отлично знаком. Несчастный гоголевский Хома Брут стоял в церкви у гроба ведьмы-панночки, среди сонма нечистой силы, и ни один из бесов не в силах был его увидеть;

Для этого им понадобился страшный Вий, своего рода шаман царства мертвых.

Но не думайте, что рассказ о Бабе-Яге кончается.

Неужели вы никогда не задумывались еще над некоторыми странностями ее жилья? Почему его нельзя обойти, а непременно надо эту избушку на курьих ножках развернуть на сто восемьдесят градусов с помощью заклинания (избушка, избушка, встань, как мать поставила, к лесу задом, ко мне передом)?

И почему она, избушка, — на курьих ножках?

На первый вопрос ответ примерно таков. Избушка-гроб стоит на границе между царствами обычным и тридесятым, она охраняет вход в царство мертвых. Куда же тут без заклинаний? И понятно, что живому можно войти в царство мертвых только при условии строгого соблюдения особых правил.

А вот с курьими ножками дело обстоит сложнее. И вам придется простить меня, если поиски ответа заведут нас слишком далеко. Например, в Северную Америку. В тамошних сказках у избушки не только ноги звериные; часто она целиком имеет вид животного, или состоит из частей, каждая из которых — животное. Причем дверь дома явно ассоциируется с пастью зверя.

И тут надо поговорить об обрядах посвящения, бытовавших по всему земному шару. Об обрядах, смысл которых сводился, в конечном счете, к преобразованию подростка в равноправного члена общества. Этой перемене у большинства первобытных народов придается сверхважное значение. Настолько важное, что новопризнанный мужчина-воин считается порой совершенно новой личностью, никак не связанной с «исчезнувшим» подростком.

Среди обрядов, которые наиболее распространены — символическое пролезание подростка через пасть чудовища. Это знаменует переход в новое положение, больше того — в новую жизнь: А вот в Верхней Гвинее посвящаемых детей символически «убивали» и «жарили», причем ожоги они получали при этом отнюдь не символические. Аналогичные обряды были распространены, например, у ряда австралийских племен. Когда-то соответствующие обычаи могли быть и даже должны были быть и у наших предков.

В память об этом у избушки от всей ее прежней «звериной сущности» сохранились только курьи ноги, а Баба-Яга в некоторых сказках (особенно часто в западноевропейских) оказывается людоедкой не только в потенции, но и, так сказать, активно действующей. Если сопоставить откармливание ею в русской сказке пойманного Терешечки, а в немецкой — Ганса и Гретели с символическим откармливанием подростков у некоторых племен перед посвящением, параллель кажется убедительной.

А почему ножки именно курьи? Ответить точно нельзя. Возможно, что тут сыграл свою роль древний обычай, известный и у славян, — выставлять гробы со своими мертвецами у дорог, на четырех палках. (Замечательный русский художник Николай Рерих, между прочим, написал картину, посвященную как раз этому обычаю.) Согласитесь, что палка — особенно с перекладиной внизу — напоминает птичью ногу куда больше, чем волчью или медвежью. Ну, а может быть, дело в чем-то еще другом… Отдельные исследователи видят, например, в «курьих ножках» память о свайных постройках древнейших времен.

В общем, согласитесь — и вправду сложен «образ Бабы-Яги», не говоря уже о бабизме-ягизме. Но раз уж мы заговорили об отражении в сказках древних обрядов посвящения, стоит вспомнить сверх Бабы-Яги еще и Мальчика с пальчик, Дуняшу из сказки про Морозко и множество других старых сказочных знакомых. Всех, кого уводят или посылают на верную гибель в лес по злой воле мачехи или по роковому решению отчаявшихся родителей.

Как правило, в лес ребенка уводит отец. Причем в сказке он делает это даже тогда, когда такой увод по всем статьям «следовало бы» совершить самой мачехе. Никак я, например, не могу сочувствовать старику-отцу, как он ни угнетен женой, когда этот старик увозит на неизбежную смерть сына или дочь. Психологически оправданней было бы, конечно, если бы это сделала «лично» мачеха, как-то обманув отца. Но нет! Он сам берется за дело, хоть и с явной неохотой.

А причина в том, что в лес детей уводили только на мнимую смерть. Для посвящения. (Кстати, место посвящения они обычно должны были находить сами, без помощи взрослых.) И это — во всяком случае по отношению к мальчику — было делом отца. Из леса подросток приходит домой уже другим человеком, взрослым. В наших сказках дети возвращаются под родную крышу в прежнем «детском» виде только в силу отмирания старых обычаев. А мачеха понадобилась в сказке как раз из-за того, что истинная причина увода в лес уже забыта.

И совсем удивительна история появления сюжета, отлично знакомого и вам, и мне по пушкинской «Сказке о спящей царевне» и гриммовской истории о Белоснежке и семи гномах. Поэтичную и глубоко целомудренную трактовку не только у писателей, но и до них еще, в фольклоре, получил обычай, на самом деле, с нынешней точки зрения, бывший весьма безнравственным.

Юноши-холостяки первобытного племени (на многих островах Океании, скажем, и по сей день) поселялись в особом мужском доме, к которому не имели права даже близко подойти женщины. Но… из всякого правила бывают исключения. Часто в таких домах поселялись девушки, становившиеся общими возлюбленными хозяев дома. Обычно девушки поступали так по настоянию родных, это их нисколько не порочило, а через некоторое время они покидали мужской дом (оставаться в нем слишком долго считалось неприличным) и мирно выходили замуж. Все, что этому предшествовало, мужа нисколько не беспокоило… (История знает, к слову говоря, немало случаев, когда добродетели одной эпохи рассматриваются в другую как пороки, и наоборот).

Но вот жителей большого мужского дома уход недавней подруги не мог не тревожить. Ведь у них был целый цикл особых, мужских тайн, который оказывался известен женщине, теперь покинувшей дом и способной их выдать. Значит, она должна умереть (и, может, когда-нибудь и где-нибудь и вправду ее убивали). Но в известных этнографам случаях дело обычно вполне обходилось мнимой, символической смертью. Женщина только притворяется мертвой, причем над нею проделываются все полагающиеся по случаю смерти обряды.

У Пушкина в сказке царевна умирает от яда, в жизни одни народы и вправду предпочитали инсценировать мнимое отравление ядовитым плодом, другие прибегали к символическому удару ножом, третьи применяли «рубашку смерти», до которой будто бы достаточно дотронуться, чтобы погибнуть… Словом, способов было много. Пройдя через смерть, женщина становилась новым человеком — тайны умирали вместе с нею.

Новые семейные отношения, исчезновение самих мужских домов, резкое изменение моральных норм сделали совсем другим положение девушки в сказочном «доме в лесу». Сказка помнит, что положение девушки в доме было весьма почетным, и соответственно изменяет его, делая почетным уже с точки зрения новой морали. И вся история становится невинной, целомудренной, чистой. А я не знаю, радоваться ли этому умению этнографов и историков проникать в затаенную суть вещей, или грустить по прежней, нерасшифрованной и не бывшей от этого хуже сказке.

В известной русской сказке единственная утешительница несчастной девушки — корова, оставленная ей покойной матерью. Но мачеха хочет зарезать корову. Та просит девушку закопать ее кости в саду и поливать их. Из костей вырастает чудесное дерево — ну и так далее. А этнография определенно говорит нам о времени, когда кости животных именно закапывали, и даже с соблюдением неких обрядов.

В сказке царских детей держат в подземелье так, чтобы их никто не видел, а подросших царских дочек прячут от предсказанных соблазнителей в высокие башни. Поневоле подумаешь — ну и фантазия была у этих сказочников! Но фантазии здесь, увы, как часто, даже слишком часто бывает, далеко до реальности.

Даже XX век застал на земле народы, у которых принцев и принцесс прятали сугубо «по-сказочному». А факты недавнего про-шлого ряда стран и следы, оставшиеся в десятках языков, говорят, что такой же обычай исчез во многих местах сравнительно недавно. Недаром же один из эпитетов принцессы в грузинской литературе значит — «солнцем не виденная».

В жизни этот обычай распространялся часто не только на принцев, но и на правящих королей. В таких «солидных» государствах, как Япония (до третьей трети XIX века) и Непал (до середины XX века) наследственные государи были практически лишены власти, которую собственно, им было бы очень трудно осуществлять из-за множества запретов, лежавших на царях.

В числе их был и запрет показываться людям иначе, как в строго определенных случаях.

В прошлом же запреты бывали куда суровее. Известны историкам и этнографам случаи, когда царя прячут от солнца всю жизнь, когда ему запрещают стричь волосы или ногти и делать множество других, казалось бы, необходимых вещей.

Дело в том, что царь часто оказывался в только что возникших государствах чем-то вроде первосвященника. Мало этого — его главной функцией становилось выполнение обязанностей доброго волшебника, а отнюдь не управление государством. Царь тут уже рассматривался прежде всего как посредник между своими подданными и всякими «потусторонними силами».

Он отвечал перед государством не столько за неудачи во внешней и внутренней политике, сколько эа слишком обильные дожди или слишком долгую засуху. Мудрено ли, что приходилось всячески оберегать каждый волосок на голове носителя столь великих магических свойств? Ведь от его здоровья и силы Зависело счастье страны. Если царь не справлялся с этими обязанностями, его свергали или попросту убивали.

Только не надо, опять-таки, удивляться «глупости» наших предков и радоваться, что от этих «глупостей» нас отделяет целый океан времени. Вплоть до XVIII века короли весьма высокоцивилизованного государства — Англии — использовали волшебную силу, явно унаследованную от «дикарских» царей-вождей. Они лечили наложением рук золотуху. И ничего — помогало. Правда, почему-то не всем.

Высокая «волшебная» ответственность древних царей заставляла подданных усиленно заботиться о здоровье и силе своих государей.

Правда, забота была своеобразной. Как только царь начинал стареть, его судьба бывала решена. В одном индийском княжестве вплоть до средних веков правитель после двенадцати лет княжения торжественно приносил себя в жертву, причем прежде, чем нанести себе смертельный удар. собственноручно отрубал себе нос и губы.

В некоторых других местах царь просто и без особых торжеств погибал от удара в спину. Вплоть до близких к нашим времен так умирал в Тибете царь-первосвященник, известный под титулом далай-ламы. А в Центральной Анголе царь-матиамтво, начавший стареть, был обязан погибнуть в битве. Иногда только ради этого его заботливые соплеменники начинали войну с соседями. Если личная отвага матиамтво не приводила его к смерти, приходилось во время боя покидать царя вместе с родственниками в толпе врагов, намеренно отступая. А если уж и это не помогало, царя убивали сами подданные, искренне сожалея, что у них нет другого выхода.

Согласно скандинавским преданиям, цари древней Швеции правили по 9 лет. После этого их убивали. В древней Спарте каждые восемь лет особые должностные лица — эфоры — решали, не стоит ли свергнуть царя.

В Вавилоне одно время царь теоретически правил только год. С каждым новогоднем ему приходилось заново венчаться на царство.

Иногда правители, чтобы не подвергнуться каре, заменяли на несколько дней себя на троне преступниками, которых вслед за тем казнили, словно настоящих царей. Вот откуда идет поговорка о «халифе на час». Но это стало возможно лишь тогда, когда обычай потерял свою реальную силу.

Вы, наверное, согласитесь, что все эти факты удивительны и интересны, но спросите, какое отношение они имеют к сказкам? Ан имеют. Обратите внимание на такую особенность множества сказок — чешских, итальянских, русских и прочих. Царь торжественно объявляет о готовности выдать единственную дочь замуж. А тут же требует от претендентов на се руку таких подвигов, что только в сказке их и можно совершить.

Что-то в этом роде должно было происходить в действительности. Сказка, видимо, отражает часто встречавшуюся ситуацию. Царю приходится выдавать замуж дочку. Этого от него требует общественное мнение, которому нужен молодой наследник престола. (Для этого вовсе не обязательно было — в жизни, — чтобы дочка была единственной наследницей в силу отсутствия сыновей. Историки знают немало государств, в которых правителю наследует не сын, а зять или муж сестры — это было следствием матриархата.) Но поскольку наследование (в жизни, а не в сказке) не откладывается до естественной смерти царя, тот поневоле противится браку, всячески прикрывая свое сопротивление. Ведь в лучшем случае за свадьбой последует его свержение с трона, в худшем — смерть.

О неизбежности этого исхода сказка забыла — слишком долго ее рассказывали друг другу подданные «бессменных» князей и царей, но сам исход она все-таки помнит — по ходу действия царь-отец погибает. Или в сказке нетрудно найти косвенные детали, по которым видно, что он погибал в ранних ее вариантах. Помнит сказка и о сопротивлении отца. Помнит и о том горьком выборе, который приходилось делать царевнам — между женихом и отцом.

В сказке за подвиг обещают полцарства, но, — обращает внимание В. Я. Пропп, — отдают обычно царство целое. Форма обещания — память о сравнительно недавнем прошлом; исполнение обещания — след куда более давних времен.

Порою царем в сказке становится убийца своего предшественника, не связанный с ним никакими родственными узами. Совсем не обязательно видеть тут след государственных переворотов того типа, что знаком Европе недавних веков. У некоторых народов в прошлом убийца царя автоматически занимал его место. Так было, например, в одном из государств древней Явы. Некоторые историки древности говорят, что такой же обычай соблюдала часть древних славян.

У бенгальцев в средние века была в ходу поговорка: «Мы верны трону — повинуемся всякому, кто его занимает».

Словом, вряд ли стоит хоть в чем-то завидовать властителям древности. Бесчисленные запреты, часто — отсутствие реальной власти, во множестве случаев — преждевременная гибель. Мало приятного. Не случайно же земли одного африканского племени до последних лет хоть и считались царством, но обходились поневоле без царей. Не было желающих после дня царствования умереть, согласно древнему обычаю. Так и жило царство без царя. (Впрочем, этим не удивишь и «просвещенных европейцев.) До 1945 года Венгрия была по конституции королевством, а короля у нее не было. Небезызвестный Хорти исполнял обязанности регента, местоблюстителя никем не занятого престола. А в Испании и нынче формально королевство, хотя о короле и разговору нет — точнее, только разговор и есть.)

Ну, еще несколько примеров проявления Связи Времен в сказках — и хватит о них.

Жену сказочные герои непременно ищут вдали, а не под боком, и многие исследователи видят в этом след экзогамии, строжайшего запрета жениться внутри своего рода.

В сказке человек, желающий попасть в тридесятое царство, велит зашить себя в лошадиную или коровью шкуру. Потом является птица, подхватывает шкуру и выполняет предопределенную ей роль транспортного средства. Так вот, в далеком прошлом в шкуру зашивали трупы. Мифическая птица уносила их в царство мертвых! Вот что приоткрывается, между прочим, и за чудовищной птицей Рух сказок «Тысячи и одной ночи»!

Надо сказать, что простые на вид сказочные сюжеты часто таят символический смысл.

Сказка Корнея Чуковского о крокодиле, глотающем солнце, — близкая родственница множества сказок, в которых, по существу, описывается «поглощение» солнца тучей или исчезновение солнца за горизонтом — закат, или солнечное затмение. У мексиканцев, например, есть миф о рыбе, глотающей солнце. У индейцев хайда в Северо-Западной Америке распространен миф о ките, заглатывающем ворона. И библейская история об Ионе во чреве китовом, которую столько раз опровергали, рассказывая о том, какая у кита узкая глотка, — на самом деле представляет собой очередное воплощение мифа о проглоченном солнце. А миф о Симплегадах, скалах на море, которые то сближались, то расходились (корабль с легендарными древнегреческими героями еле-еле проскользнул между ними), «маскирует» собой рассказ о небе и земле, смыкающихся на горизонте.

Кстати, у многих народов мира в мифах подчеркиваются трудности, возникающие у Солнца при проходе через горизонт — нашему дневному светилу ведь приходится при этом пролезать через чрезвычайно узкую щель между небом и землей. Солнечный бог австралийцев даже одноног — другую ногу ему защемило и отрезало горизонтом.

Немалое число историй о конкретных как будто лицах было «разоблачено» учеными. Они оказались мифами, возникшими при отображении явлений природы.

Правда, тут ученые, особенно в XIX веке, часто перехватывали через край. Были нередки случаи, когда вполне достоверный герой преображался под пером увлекшегося исследователя в фигуру целиком вымышленную.

И тогда один аптекарь из французского города Нима написал блестящую пародию на подобные исследования. В солидной книге он очень деловито доказывал, что Наполеона Бонапарта никогда не было на свете, а история его — очередной миф о солнце, причем маршалы Наполеона соответствуют двенадцати знакам зодиака.

Напоследок: помните сказку о Красной Шапочке? Так имейте в виду — не случайно она красная. Девочка в этой сказке олицетворяет солнце, а волк — ночь. Вот какой подтекст бывает у сказок!

Гости из ставшего во многом непонятным прошлого и бесконечно далекого, сказки все же соединяют нас с ним. Они тоже работают на великую Связь Времен.